Грейс Агиляр - Кедровая долина

Виды светлой жизненной стези и премудрое решение дилеммы “свой-чужой” не уничтожили боль за разбитое сердце Стенли. Он назовет ложью ее признание в любви, и сердечную эту муку Мари не дано залечить, и мысль о ней вырывает стон из ее горла.

Благодарность судьбе за полное осуществление желаний победила на время недуг Мануэля Энрикеса. Припадки не повторялись, и Мари надеялась на лучшее. Отец не напоминал дочери о грехе, но щедро изливал на нее свою любовь. При всяком удобном случае он напоминал ей о счастье, которое уготовано ей. Не взирая на слабое здоровье, Мануэль в сопровождении своего старого слуги однажды покинул Кедровую долину и вскоре вернулся нагруженный украшениями, шелками и всевозможными богатыми аксессуарами невесты, дабы добавить радости возлюбленному чаду.

Приближался день свадьбы. Фердинанд подумал, что Мари было бы приятно присутствие женского облика на торжестве. Он привез с собой донну Эмилию де Кастро. В доме друзей Мануэля Энрикеса – дона Альберто и донны Эмилии – раз гостила Мари. Тогда-то она встретила и полюбила Стенли. Увидев знакомое лицо, Мари невольно вспомнила то, что старалась забыть. С рыданиями она бросилась на шею донны Эмилии. Та нежно прижала ее к себе, с пониманием объяснив слезы невесты естественным возбуждением в преддверии решительных перемен.

Мануэль взглянул на маленькую группу вновь прибывших гостей. Он знал всех, за исключением одного человека в монашеском одеянии. Незнакомец отбросил назад капюшон и нацелил пристальный взгляд на Мари. Та покраснела и конфузливо отвернулась.

“Не смущайся, дитя мое! – воскликнул неизвестный, – я чужой для тебя, но ты мне не чужая, в чертах твоих я узнаю твою мать – мою любимую сестру Мирьям”.

Мануэль Энрикес вздрогнул, вспомнив голос того, которого считали покойным. “Взгляни на меня, Мануэль, – продолжил человек, – ведь я Жульен, твой кузен!”

Не успел Жульен договорить, как Мануэль бросился к нему, и родичи, не видевшиеся четверть века, крепко обнялись. Седина украсила волосы обоих. Преклонный возраст не ослабил уз кровного родства, столь крепких у гонимого народа. Жульен, когда-то покинувший Кедровую долину, чтоб отомстить церковникам за убийство отца, Жульен, не подававший о себе вестей и потому признанный умершим – жив и вернулся! Чрезмерное возбуждение Мануэля беспокоило Мари.

Фердинанд не был мнительным влюбленным. Безграничность его доверия к Мари не уступала истинности чувств к ней. Он допускал, что ее любовь не столь горяча, как его, но это не обескураживало, ибо он не сомневался, что Мари по достоинству оценит верность и надежность, и страсть ее сравняется с его страстью.

Он с детства тянулся к ней, а она привязалась к нему и почитала его. Юное девическое сердце всегда было открыто испытанному старшему другу. Разве зародились бы в голове Фердинада сомнения в желании Мари стать ему женой? Разве пришло бы ему на ум, что она предпочла бы принести ему горе отказом, нежели мучить его и себя обманом? Он сам, прямой и открытый, не мог предположить, что у невесты есть тайна от него. Но Мари Энрикес уже не управляла событиями, и течение несло ее вперед, и не оглядываться было благом.

Свадебное утро рассвело. Процессия в полторы дюжины человек направилась в синагогу – то самое здание, назначение которого озадачило Артура. Внутренний вид молитвенного дома показался бы ему не менее удивителен.

Стены, обшитые полированными кедровыми досками, не были украшены ни резьбой, ни картинами, ни какими-либо изображениями. В центре помещался высокий стол, окруженный по краям перильцами и убранный скатертью из дорогой искусно выделанной парчи. У восточной стены высился Священный ковчег. Верхняя часть его в виде арки сияла голубым. Свод этот опирался на два столба, на поверхности которых красовались золотые буквы. Занавесь Священного ковчега сдвинули в сторону, и глазу открылись пергаментные свитки Торы на серебряных осях. С крыши в центре синагоги свисал большой светильник, малый собрат его располагался над Священным ковчегом и горел постоянно.

Вековой ритуал узаконения любви вел Жульен, загодя сменивший грубую монашескую робу на торжественное одеяние раввина. На четырех серебряных жердях был натянут балдахин – хупа – и он нависал над головами новобрачных.

Волосы красавицы-невесты прятались под убором, напоминавшим восточный тюрбан. Чуть-чуть выглядывавшие из-под него толстые темные косы оттеняли бледное лицо. Как хорош был наряд Мари: белое платье, шитье золотыми нитями, венок на голове. Плотная фата скрывала до поры до времени трепет девических переживаний. Пожалуй, жених волновался не меньше. Он преисполнился сознания серьезности момента и в строгом следовании установлений брачной церемонии усматривал доброе начало супружества.

Поднята фата, сказаны подобающие слова, испробовано вино, разбит бокал, надето кольцо на палец. Мари прекрасна красотою мраморной статуи. Лицо бело, но черты его спокойны. С восторгом глядят на нее отец и муж. Сегодня Мари овеществила преданную дочернюю любовь, и безмерно счастлив Мануэль. Выйдя за Фердинанда, она привела его в райскую обитель свершившейся мечты, и он пережил свой лучший час.

Веселье и радость были главным содержанием свадьбы. Цветы в алебастровых вазах и фрукты в плетеных корзинах с успехом заменили атрибуты богатства. На стол подавались простые вина и непритязательная еда. Гости, все почти люди состоятельные и знающие роскошь, не пышности хотели в этот день. Их радовало братское общение, увы, не слишком частое, единство духа, довольство преданностью вере.

Застольная беседа текла неторопливо, начало смеркаться, на столе появились лампады, источавшие запах ладана. Жульен поднялся и произнес торжественное благодарение, полагающееся после празднования свадьбы. Гости умиротворенно смотрели на жениха и невесту.

Взгляд Мари упал на отца. Румянец на его лице пропал, губы дрожали, неподвижные глаза казались стеклянными. По телу его пробежала крупная дрожь, начались судороги. Что-то пугающее было в этом неожиданном припадке. Слуга подхватил хозяина, удержал от падения. Фердинанд, сам сохраняя спокойствие, старался унять страх в сердце Мари, заронить надежду.

Мануэля перенесли в его комнату. Сведущий в искусстве врачевания Жульен испробовал все известные ему укрепляющие средства. К несчастью, они не оказывали действия, и больной не приходил в себя. Мари стояла на коленях у ложа родителя. Ладони ее сжимали кисть его руки. Она передала бы ему свое тепло, если б он только мог его принять, но рука его оставалась недвижима и холодна.

На щеках Мануэля промелькнул румянец, глаза на мгновение открылись, и вновь сомкнулись веки. Казалось, он что-то хотел сказать.