Марк Веро - Оазис человечности

Валерий взглянул на Авла, будто пытался найти подтверждение своим словам, но, ничего не увидев, отвернулся к окну и могильным голосом, не допускающим возражений, тихо, но внятно произнес:

– Тебе надо уехать на пару лет из Рима. И чем дальше – тем лучше. До рассвета еще осталось четыре часа: собери все, что тебе необходимо и еще до первых лучей солнца покинь и дом, и город.

Авл замер, внутренне поражаясь – насколько близко в цель попала его безумная догадка. И приоткрыла новую реальность, которая начала воплощаться, грозя стать полем боя для него в будущем. Дело грядущего, хоть и не такого далекого: всему свое время. Сейчас же он старался уложить все это в голове. А Валерий, видя безучастное лицо сына, что не выражало ни протеста, ни сопротивления, ни испуга или страха, продолжил:

– Деньги на первое время возьми у Фруги: они тебе понадобятся на поездку и устройство. Я уже отдал распоряжение. Потом дашь о себе знать, послав человека с письмом. Шифр ты знаешь. С матерью и сестрой прощаться не стоит: это тебя надолго задержит, а времени у тебя мало, – отец говорил коротко и быстро, точно пытался успеть высказать все мысли, которые помнил. – Не стану скрывать: тебе грозит смертельная опасность! Не знаю как, но ты узнал то, что тебе не следовало никогда узнавать. Теперь твое единственное спасение – исчезнуть так, чтоб ни одна душа в мире не знала, где ты. Кроме меня, разумеется… Я люблю тебя, сын!..

Валерий посмотрел на сына любящими глазами, в которых все же на краткий, еле уловимый миг, мелькнули смущенье и вина, но они быстро пропали. Две родственные души слились в объятии любви и дружбы. Прощание продлилось недолго, после чего Валерий стал все тем же сенатором, каким его и знали самые близкие друзья: бесстрастным, строгим, терпеливым.

Авл готов был подчиниться и последовать своей судьбе, какова бы она ни была, и что бы она ни несла под своим крылом. Об этом свидетельствовал весь его покорный и смиренный вид. Но одна мысль не давала ему покоя, и он взял отца за руку, взглянул ему в глаза, и многозначаще произнес:

– Ты знал об этом? – хотя слова прозвучали скорее как утверждение, нежели как вопрос.

– Тебе надо поторопиться. Иди и следуй своему разуму, – после некоторого молчания выговорил Валерий. Он не стал долее задерживать сына и, развернувшись, направился к двери. Там задержался на последнюю секунду, бросил прощальный взор на сына и скрылся в темноте коридора.

Звуки его шагов потонули в окружающей тишине. Внезапно стало пусто. Нехорошее предчувствие не покидало Авла, но ничего нельзя было изменить и, заставив сердце замолчать, он, как солдат, пошел исполнять приказ отца. Или как отважный философ-стоик, готовый пожертвовать всеми земными удобствами ради одной цели.

Скоро наступят иные времена. Но он ко всему готов. Ведь не зря он так проникся духом стоицизма – в нем есть ответы на все жизненные вопросы! Исполненный этой счастливой уверенностью, Авл твердым шагом вышел из комнаты, оставив ее пустующей, и отправился собираться в дорогу.

Дверь в комнату матери или сестры так ни разу и не отворилась за эту ночь.

Район Эсквилина, на Лабиканской дороге, невдалеке от Лициниевых садов, был в целом спокойным и мирным: несмотря на некоторое количество борцов за какие-то идеи, здесь преимущественно жили люди с устоявшимися привычками и взглядами на жизнь, которые не мешали себе подобным предаваться тому, что называется «устроенной жизнью». Здесь жили люди состоятельные, получившие в свое время от жизни все, что хотели, и теперь, как говорится, доживали свой долгий век.

Особняк с прекрасно ухоженным садом расположился вдалеке от проезжих дорог. Высокая, в полтора человеческих роста, каменная ограда отгородила его от остального мира. Помещение для скота примыкало вплотную к забору, дальше располагались: служебное помещение, помещение для вольноотпущенников, для охраны и, наконец, сам дом, который возвышался надо всем, как великан над карликом, стоя на небольшом пригорке. Двухэтажный красавец с верандой для встречи солнца и провода дня, уютными окнами, с красивой, непотертой временем раскраской, изящными колоннами, арками, украшавшими вход, словно приглашал всех проследовать вовнутрь.

Тишина, умиротворенность, благость, средоточие доброты – таковы были первые впечатления того, кто впервые входил в эту внутреннюю жизнь, казалось, никак не связанную со всем тем, что творилось снаружи.

Вдруг раздались чьи-то размеренные шаги. Этот кто-то проследовал из одного конца дома в другой, потом прошел еще один, другой. И, наконец, дом ожил. Жизнь оказалась не бурная, не суетливая, но вся преисполненная какой-то радостью: каждый человек в доме, а их здесь хватало, знал свое дело и спокойно, со знанием своих сил, занимался тем, чем положено. Вольноотпущенники были прилично одеты, их лица не выражали страха перед господами, а точнее – госпожой, скорее наоборот – глаза светились благодарностью за заботу и дружеское расположение. И за это они служили и преданно, и честно, что так редко можно повстречать у людей, особенно если платишь им деньги.

Гости дома были приветливы и проводили дни в беседах, обсуждая многие значительные, на их взгляд, вопросы; некоторые то входили, то выходили из библиотеки, богатой не столько количеством, сколько качеством тех книг, что составляли ее. Порой тишина нарушалась размеренными, плавно журчащими, как ручеек, звуками чарующей арфы – звучала то задумчивая песня с какой-то невысказанною мольбою, то лирическая о чувствах влюбленных или о светлом дне, когда Марс снисходил до того, что давал передышку своим сыновьям – детям Рима – хотя бы на год.

Дом ожил. Гости прошли в триклиний позавтракать, их было несколько: известный поэт из Капуи Марк Клесий и талантливый скульптор Деян Руллиан, слепивший когда-то на радость хозяйке голову Атласа, держащего небесную твердь. Как часто любила она повторять: «Пока есть в мире любовь – мир не рухнет!». Любовь она видела и в образе Атласа – этого воспетого греками титана. Попирает его многозвездный свод, давит неимоверно, но стоит он нерушимо, неся свой дар или свое проклятье – все у него в руках. И обернуть это можно в любую сторону! Были здесь и менее именитые люди разных профессий и успехов, но всех их объединяло нечто, на первый взгляд, неуловимое.

Ближе к полудню появилась сама госпожа – Пристилла неспешно проследовала из своей спальни на веранду, приветствуя с новым днем всех, кто попадался ей навстречу; заглянув предусмотрительно и в триклиний, она пожелала приятного аппетита, пообещав по возможности присоединиться позже.