Роксана Гедеон - Парижские бульвары

– Ты что, хочешь давать мне советы, Редерер? Молчи и слушай. Я за то, чтобы короля не убивали. Поручаю тебе это дело. Уговори Людовика покинуть дворец и попытаться получить убежище в самом Собрании. Собери всех своих муниципальных чиновников… В Собрании мы спокойно проведем отречение Людовика и отправим его на покой.

Редерер с каждым словом бледнел все больше и больше, губы у него заметно дрожали.

– Ты хочешь, чтобы я отправился в Тюильри?

– Ты поразительно догадлив, друг мой! – подтвердил Дантон с насмешливой улыбкой.

– Очень сожалею, Дантон, но я… я не в силах это сделать.

– Это почему же? – громко спросил этот великий политик, перегибаясь через стол и красноречиво сжимая кулаки. – С каких это пор ты стал увиливать от моих поручений?

– Дантон, твои поручения становятся слишком опасны, – с усилием выдохнул Редерер.

Одним прыжком гигант перемахнул через стол – это казалось удивительным для его грузного большого тела – и, схватив прокурора за манишку, встряхнул так, словно собирался вытрясти душу.

– Ради Бога, Жорж! – завопил прокурор-синдик. – Ведь это не доказательство…

Мне показалось, что Дантон сжал своими могучими руками горло Редерера и начал его душить. Прокурор явно задыхался и выкрикивал что-то хриплое и крайне непонятное, а Дантон тем временем, угрожающе вытянув подбородок и глядя Редереру прямо в лицо, внушал ему яростно и в то же время убийственно спокойно:

– Так, кажется, наш прокурор решил загребать жар чужими руками? Будь осторожен, мой дорогой: мы все начали эту пьесу, и теперь каждый должен сыграть в этой трагедии свою роль. Тот, кто хотел бы остаться простым зрителем, рискует за это поплатиться своей головой. Не упорствуй и не отлынивай, иначе тебе это припомнят. Я не буду терять тебя из виду и сделаю так, что о тебе будут судить не по твоей болтовне, а по твоим делам. Ты запоминаешь то, что я тебе говорю?

Редерер с видимым усилием кивнул, и Дантон разжал свои руки. Прокурор еще долго не мог ничего произнести. Дантон с презрением отошел от него, брезгливо отряхнул руки.

– Надеюсь, дорогой мой друг, ты понял, что от тебя требуется… Отправляйся в Тюильри сию же минуту. Да не забудь прихватить нескольких муниципальных чиновников. Надо же, – добавил он чуть позже, – с каким дерьмом мне приходится иметь дело…

Сокрушенно тряхнув черной нечесаной гривой, он вышел в коридор, окинул меня мрачным взглядом:

– Вам бы я советовал бежать отсюда без оглядки и даже в Тюильри не возвращаться.

– Но…

– Разумеется, вы меня не послушаете. Так что если вас сегодня не растерзают на части, я буду несказанно удивлен вашей живучестью.

Я уже не слушала его. Всего, чего я хотела, я достигла. Надо было как можно скорее возвращаться под защиту стен Тиюльри, пока в городе не началась пальба. Там, во дворце, было так много вооруженных людей, что невольно верилось, что ты находишься в безопасности.

У самого порога Коммуны горели костры, все так же окруженные воинственными забияками. Над ними колыхалось огромное трехцветное знамя революции. Фальшивя, мятежники выкрикивали слова «Марсельезы», уже ставшей чем-то вроде гимна:

Странный высокий человек в черном остановил меня за локоть. Я вздрогнула от страха, не сразу узнав его, и потом изумленно раскрыла глаза: передо мной стоял барон де Батц.

– Я благодарю вас, – тихо и властно сказал он. – Вот ваш пропуск. Если вы останетесь живы, вы легко покинете Париж.

И он вложил мне в руку две плотных бумаги, исчезнув так же внезапно, как и появился.

Я машинально спрятала бумаги, быстро уходя прочь от Коммуны. Меня почти пугала вездесущность этого человека. Он поистине был везде – в квартале Сент-Антуан, в Тюильри, и Манеже, и даже в Коммуне, в этом логове революционеров.

Я пошла быстрее, и песня больше не преследовала меня. Когда я проникла через тайную калитку в сад Тюильри, я уже знала, что батальоны мятежных марсельцев и парижан стоят на площади Карусель, у самых подступов к дворцу.

Часы показывали полвосьмого утра, и меня окружала такая пронзительно-тревожная тишина, что хотелось взвизгнуть, лишь бы нарушить ее.

В Тюильри уже не было ни короля, ни его семьи. Вместе с августейшими особами под защиту Собрания ушли гувернантка герцогиня де Турзель с дочерью, принцесса де Ламбаль, несколько верных камеристок и камердинер Лапорт… Нет нужды объяснять, что королева долго не соглашалась на такой шаг. Редерер потратил очень много слов, чтобы объяснить ей гибельность ситуации. «Сударь, – с гневным высокомерием твердила она в ответ, – в конце концов, я больше не хочу унижаться; пришло время положить конец этой неопределенности, пришло время выяснить, кому будет принадлежать власть, королю или повстанцам, конституции или революционерам». Король ничего не отвечал, целиком отдавшись в руки судьбы. Его нерешительность особенно всех угнетала. Наконец, когда площадь Карусель была запружена марсельцами, когда пушки революционеров были установлены на Новом мосту и террасе Фейянов, когда гвардейцы секций Филль Сен-Тома и Пти-Пер окончательно изменили королю, а мятежники подступили к подъемному мосту, Редереру пришлось заявить следующее: «Ваше величество, вам нельзя медлить ни минуты, единственное спасение для вас – укрыться в Национальном собрании». Людовик пытался возражать: «Но ведь на площади Карусель не так уж многолюдно…» «Ваше величество, – отвечал прокурор, – из города идут огромные толпы, у них много пушек». Эти слова Редерера подтвердил чиновник, городской торговец кружевами.

Мария Антуанетта не терпела, когда ей давали советы люди, виновные в ее нынешнем положении. «Замолчите, сударь, – ледяным тоном отвечала она, – у нас же есть люди и оружие». Редерер с притворным сочувствием покачал головой: «Мадам, подходит весь Париж, любое сопротивление невозможно».

И вот они ушли, а я осталась. Осталась потому, что была уверена: в Собрании арестуют и королевскую семью, и всех, кто ее окружал.

За каких-то полтора часа произошло столько событий, что я и вспомнить всего не могла. Командир канониров Лангланд теперь уже твердо заявил, что не станет стрелять по мятежникам. Вспыхнула безобразная ссора, роялисты чуть не затеяли дуэли с канонирами… Правда, стычку удалось прекратить. Потом стало известно, что гвардейцы склоняются к переговорам с мятежниками… Истерично плакали женщины, аристократы, потеряв маркиза де Манда, действовали несогласованно: каждый сам решал, где ему стоять и какой участок защищать…