Роксана Гедеон - Парижские бульвары

За детей я была почти спокойна. Пока они с Маргаритой, им ничто не грозит. Маргарита была мне второй матерью, и теперь я искренно жалела, что иногда обижала ее. В случае самого страшного она позаботится о моих детях.

Жанно… Вот что причиняло мне истинную боль! Милый синеглазый малыш, веселый шалун, добрый и простой мальчик… Самое драгоценное мое сокровище, мой ангел, единственная моя радость. Стоило мне коснуться воспоминаний о нем, как я теряла спокойствие, становилась ревнивой матерью – тигрицей, у которой забирают детеныша, и мне стоило больших усилий гасить в себе эти инстинкты.

Его отец был человеком, впервые подарившим мне радость любви. Эта любовь, восхитительная и сияющая, как солнце, восходила надо мной, шестнадцатилетней, так ярко, что казалось, что передо мной простирается целый великолепный счастливый мир, всецело принадлежащий мне. Я не помнила уже слез, которые пролились позже, они забылись, стерлись в памяти. Зато осталось сверкающее ощущение счастья, полнейшей беззаботности, юности и красоты.

Я вспомнила, как брела одна-одинешенька по ночным тропикам, с ужасом чувствуя приближение родов – они казались тем страшнее, что были первыми. Я помнила безумную боль, свои сжатые зубы, искусанные губы, расплывающиеся лица женщин, склонявшихся надо мной… Помнила и невероятно громкий крик ребенка – так я впервые услышала голос Жанно. В памяти запечатлелись счастливые мелочи: первое прикосновение нежных губ малыша к моему соску, его деспотическое голодное посасывание, радость, охватившая меня, когда мне показалось, что Жанно улыбается…

Его отняли у меня, но ни на миг не нарушили ту тонкую нить, что связывала меня с ребенком. Я все время чувствовала его, была уверена, что он где-то рядом, надо только его найти… Я была убеждена, что он жив. А потом, как награда за все, – безумная, заполонившая все существо радость, испытанная тогда, когда я, приоткрыв дверь в комнату, увидела крошечную кисейную колыбель, озаренную утренним светом.

Мне вдруг показалось, что с того времени прошло уже сто лет. Пожалуй, за годы, истекшие после того, как я вновь обрела Жанно, мне пришлось вынести больше, чем любому человеку за десятилетия его жизни. Перестрелки на улицах, Бастилия, эмиграция, смерть Эмманюэля – события явно двигались в сторону худшего. Легким проблеском в этой цепи злоключений была любовь Франсуа. Но она фактически закончилась, когда погиб наш маленький сын. После этого у нашего брака не было будущего, хотя я и пыталась его наладить… «Нечего клеить разбитый кувшин», – говорил какой-то мудрый человек.

А теперь… теперь я чувствовала себя очень несчастной. Но вовсе не потому, что находилась в осажденном замке – островке среди будущего моря врагов. Скорее, пути, приведшие меня сюда, были результатом моего несчастья. Я слишком долго для женщины боролась за жизнь, за свою гордость, за право чувствовать себя человеком, за право не бояться. Из этого почти ничего не вышло. Я чувствовала себя несломленной, гордой, но за это пришлось заплатить слишком горькую цену. И я заплатила – своим одиночеством, тоской, полнейшей неуверенностью в будущем.

Сейчас, слушая доносящийся со двора глухой ропот толпы, я, кажется, уже ни к кому не испытывала ненависти. Даже боль утраты Луи Франсуа уже не наполняла меня гневом. Моя душа была спокойна, как тихие холодные озера в Бретани. И в то же время я твердо сжимала рукоятку пистолета в складках своей юбки. В этой комнате я нашла себе и другое оружие – красивый легкий испанский пистолет с пряжкой, украшенной серебряной филигранью, с рукояткой, отделанной перламутром и эмалью. Оно было красиво, это орудие смерти… Теперь, когда маркиз де Лескюр в точности объяснил мне, как владеть им, я была твердо уверена, что пущу его в ход, если что-то будет угрожать моей жизни или свободе. Словом, если кто-то помешает мне выйти из Тюильри, я, не задумываясь, взведу курок.

Глухой шум крепчал, становился все грознее. Я подняла голову, взглянула на маркиза, который залег среди тюфяков с ружьем наготове.

– Идут, канальи, – сообщил он не оборачиваясь.

На его лице не было заметно ни следа нервозности. Лишь только брови гневно сошлись на переносице, да в голосе звучал металл, столь неприятный мне в мужчинах…

Я заняла свое место рядом с маркизом.

– Как вы полагаете, дворец сдастся?

– Разумеется, – сквозь зубы процедил он. – Но не так легко, как думает этот сброд.

Напряженным взглядом я всматривалась во все, что происходило во дворе. Пока это больше походило на переговоры, чем на приготовление к бою.

От санкюлотов рябило в глазах. Масса волновалась, хрипела, гудела, что-то выкрикивала… Гренадеры в медвежьих шапках стояли у пушек, держа наготове зажженные фитили. Красные мундиры швейцарцев мешались с зелеными мундирами гренадеров. Несколько санкюлотов двигались к защитникам дворца, подняв в знак примирения руки. Я похолодела. Неужели они хотят перетащить канониров на свою сторону?

Как кнутом хлестнули меня отдельные выкрики:

– Кого вы защищаете?

– Да здравствует нация! К черту толстого Луи!

– Свобода или смерть!

– Наплюйте на присягу, братья! Переходите к нам, будем вместе резать аристократов!

Вся дрожа, я вцепилась в руку маркиза, пожирая глазами происходящее внизу. Швейцарцы не двигались, видимо, не понимая французской речи. Тогда к ним приблизилось два вооруженных человека. Один, кажется, принялся переводить смысл возгласов по-немецки. Другой, рослый и достаточно привлекательный, молча стоял, решительно сжимая в руке пику.

Я увидела, как заколебались ряды защитников… В довершение всего из верхних окон дворца вдруг упало несколько патронов и пустых пороховниц.

– Ведь это предательство, сударь! – вскричала я в ужасе.

Он быстро щелкнул затвором. И прежде чем я успела что-то сообразить, раздался выстрел. Выстрел из нашего окна… То есть стрелял именно маркиз. Пуля попала в самую гущу мятежников.

И в ту же минуту свинцовый дождь смертоносного огня обрушился на санкюлотов. Стреляли отовсюду и все – аристократы из окон и с балконов, швейцарцы из вестибюля и с лестницы. Белый дым обволакивал двор Тюильри. Я, оглушенная ружейной пальбой, никак не могла прийти в себя.

– Что вы стоите? Быстрее! – крикнул мне маркиз.

Я схватила ружье, в спешке перезарядила его… Дальше все пошло как во сне. Я машинально выполняла свои обязанности, уставившись глазами во двор. Из-за дыма ничего нельзя было разобрать. Я слышала душераздирающие стоны, хрипение, крики… Но чьи? К моему удивлению, ответной пальбы со стороны неприятеля почти не было.

– Огонь! – раздалась решительная команда.

Раздался оглушительный залп. Выстрелили все пушки разом. Дымом заволокло весь дворец до самой крыши, часть площади Карусель. В горле у меня запершило. Я закрыла глаза, чтобы сдержать выступившие от дыма слезы.