Керриган Берн - Брачная ночь с горцем

Сам же Торн на восьмом году жизни – после смерти дяди с материнской стороны – сделался графом и наследником рода Сент-Джеймсов. Замок Инверторн, что на севере, принадлежал ему, хотя управлял им отец – как его опекун.

Но титул для Торна ничего не значил. Куда важнее было то, что он сообразителен, умеет красиво говорить, – а значит, завтра опишет ночь с Тессой Макграт в таких красочных подробностях, что у Каллума от зависти глаза на лоб полезут!

Мог ли он знать, что и об этой ночи, и обо всем, что за ней последовало, решится рассказать Каллуму лишь много лет спустя?

Торн больше не думал о будущем: вид соблазнительной нагой женщины, распростертой перед ним на постели, захватил все его чувства.

Но в следующий миг лэрд достал кнут – свой любимый, – и радостное возбуждение Торна опало и съежилось, как съеживается мелкий зверек, почуяв запах хищника.

Кнут Хеймиша – излюбленное его орудие, несущее боль и ужас, – хранился в роду Маккензи со времен древнего Рима. Легенда гласила, что пикт, дальний предок Маккензи, вырвал этот кнут из рук легионера и забил его до смерти его же собственным кнутом.

Торн не знал, правда ли это, но хорошо знал и боль от «поцелуев» этого кнута, и долго незаживающие шрамы, что оставлял он на теле.

Отчаянное «нет!» сорвалось с его уст, когда лэрд занес кнут над спиной мурлыкавшей женщины. Она выгнулась, сладко ахнула в предвкушении… И два страшных удара обрушились на нее, вспарывая и раздирая безупречно гладкую кожу. А из груди женщины вырвались два пронзительных вопля.

Торн отшатнулся, когда отец перешел на их с Лиамом сторону кровати и протянул им свое ужасное орудие – рукоятью вперед.

– От каждого из вас – по два удара! – приказал отец.

– Она же умрет! – воскликнул Торн, не удержавшись.

Сейчас он ненавидел себя за то, как дрожал его голос, за то, что не мог сдержать дрожь, глядя на кровь, струившуюся по женской спине.

Кулака отца, летевшего в лицо, он не видел – должно быть, инстинктивно прикрыл глаза. Увидел только звезды перед глазами и ощутил, как рот его наполняется кровью.

– По два удара. На каждого, – повторил лэрд. – Можете распределить их между собой как захотите – мне плевать. Но она не встанет с этой кровати, пока не получит еще шесть кнутов.

Никто из младших Маккензи не произнес ни слова. Все боялись даже дышать. Однако, покосившись на Лиама, Торн прочел в его глазах ненависть к отцу, не уступавшую его собственной.

– Или это сделаете вы, – добавил лэрд со злобной усмешкой, – или я сам.

Хеймиш-младший потянулся за кнутом, на лице его читалось и смущение, и опаска, и предвкушение.

– Нет! – Лиам шагнул вперед и почти вырвал кнут из руки отца, прежде чем до него дотянулся Хеймиш. – Это сделаю я!

Шесть ударов кнутом… Шесть нескончаемых пронзительных воплей… Шесть вечностей в аду…

Когда все закончилось, щеки Торна были мокрые от слез. Оплакивал он не только девушку, но и брата Лиама. Своего героя. Спасителя. Оплакивал его падение – то, как Лиам, лучший из них троих, вершил насилие над беззащитной женщиной, и в лице его – в тусклом свете свечей – было все больше тьмы, все больше ярости, все больше сходства с отцом.

Торн знал, что никогда этого не забудет.

В глубине души он понимал: у брата не было выбора. Если не он – то отец. Быть может, для того Лиам и взял это на себя – хотел уберечь братьев от столь ужасной обязанности.

И еще Торн знал: лицо этой женщины, искаженное болью и ужасом, будет преследовать его в ночных кошмарах до конца его дней.

Эта ночь изменила все.

И кнутом дело не закончилось. О нет, с кнута все только началось!

Целый час, повинуясь приказам лэрда, трое его сыновей делали с избитой окровавленной женщиной то, о чем постыдно думать и невозможно рассказать. Но и это был еще не конец.

Да-да, когда лэрд наконец-то отвязал женщину и выставил за дверь – это был еще не конец. Для Торна ужас только начинался.

Мрачная гордость и удовлетворение светились в глазах лэрда Маккензи, когда он смотрел, как Лиам провожал женщину до дверей. Шла она с трудом, но, к чести ее, отталкивала руку Лиама, желавшего ее поддержать, и проклинала их всех, требуя возместить ущерб.

– Редкая девушка, – заметил Хеймиш-старший. – Так и не сломалась… – Он обратил холодный взгляд на Торна.

А тот уже не плакал, слезы закончились у него где-то в середине всего этого. Он ненавидел себя, чувствовал себя покрытым грязью с ног до головы – и знал, что никогда не отмоется.

Торн опустил взгляд на свои руки – и ощутил острое желание их отрезать. Боясь совершить какую-нибудь несказанную глупость, он скрестил руки на груди, обхватив себя за плечи. Увы, мышц под ладонями почти не чувствовалось. Как хотел он сейчас быть таким же мускулистым, как Лиам, или хотя бы плотным и мясистым – как Хеймиш!

Но он – всего лишь мальчишка. И ничто из того, что пережил он за этот час, не сделало его мужчиной. Так что ему нечего было рассказать Каллуму. А если попробует – Каллум выслушает его рассказ с омерзением или, того хуже, с жалостью.

– Нет на свете ничего позорнее и презреннее слабости! – отчеканил лэрд, впившись Торну в лицо своими змеиными глазами. – Ты весь в свою мать! Что ж, по крайней мере, двое моих старших – настоящие мужчины! – И он хлопнул Хеймиша по плечу.

– Отец, эта шлюха, возможно, заговорит, – заметил Хеймиш-младший. – И у нас возникнут неприятности.

– Не беспокойся. Есть много способов заставить ее молчать.

От этих слов, – а еще более от тона, каким они были сказаны, – Торн содрогнулся. Ему хотелось разорвать себя на части, содрать собственное жалкое мясо с ни на что не годных костей. Хотелось бежать из этой комнаты и никогда не возвращаться. Хотелось сорвать с сапога отца острую шпору, воткнуть ее в черный отцовский змеиный глаз и положить конец мучениям матери и своим.

Но знал: даже если и решится на такое – с отцом ему не совладать.

«Пока не совладать!» – мысленно добавил он, чувствуя, как вскипает в сердце ненависть.

– В Гэйрлохе сегодня вечеринка, а кровь у меня все еще кипит, – зевнув, заметил лэрд. – Пожалуй, поеду туда поразвлечься.

– Отец, можно и мне с вами? – спросил Хеймиш.

– Что ж, едем вместе. Там будет одна бабенка, к которой я уже давно присматриваюсь, и сегодня она точно не скажет «нет»!

И Торн остался один. Обнаженный – если не считать килта и одного шерстяного чулка.

Он не знал, сколько простоял так, во тьме, едва разгоняемой тусклыми огоньками свечей. Колеблющиеся тени на стенах болезненно напоминали об ужасах, свидетельницей которым стала сегодня эта спальня. Сбитые простыни, пятна крови… О боже! Он отвернулся, не в силах смотреть.

Наконец к нему вернулась способность двигаться, и ноги понесли его по коридорам в то единственное место в мрачном замке, где он находил утешение, – в покои матери. Скрип двери пробудил ее от дремоты. Торн едва помнил, как бросился на пол у ее ложа и рассказал ей все. Помнил, как смутно, словно сквозь сон, спрашивал себя: ощутит ли она исходящий от него запах женщины… и позора? Не решит ли она, что он стал таким же, как отец? Будет ли и дальше его любить?