Виктория Холт - Опороченная Лукреция

К ужину Лукреция почти не притронулась.

– Не удивительно, что ты так похудела, – сказал Чезаре. – Увы, у меня не будет ни одного доброго известия для нашего отца.

– Прошу тебя, не расстраивай его рассказами о моем плохом самочувствии.

– А я прошу тебя воспрянуть духом! Подумай о своем здоровье! Сколько можно раскисать в этом унылом месте?

– Для меня оно не хуже, чем любое другое.

– Лукреция, оставь свой бесполезный траур. Этот парень умер. Его уже не вернуть. Понимаешь – не вернуть! Поэтому я требую, чтобы ты поела. Ну, давай… у вас здесь превосходные повара. Я приказываю тебе – ешь! Учти, я буду настаивать до тех пор, пока ты не научишься послушанию.

– Я уже вышла из того возраста, когда меня кормили с ложечки, – сказала она.

И подумала: Господи, как давно это было! Она даже испугалась – будто призрак убитого Джованни вдруг появился в этой комнате и встал у стола, рядом с призраком Альфонсо.

Но если их тени и впрямь потревожили ее, Чезаре ничуть не обеспокоился. Он убил ее супруга и их брата – и не испытывал ни малейших угрызений совести. Когда Чезаре было необходимо избавиться от людей, он от них избавлялся. А когда они исчезали – переставал о них думать.

– Тогда представим, что ты в детской, – сказал он. Она посмотрела ему в глаза.

– Тогда здесь был бы Джованни.

– Бывали счастливые дни, – возразил он, – когда за столом сидели только ты и я. Давай вообразим, что сейчас – один из таких дней.

– Я не могу! – неожиданно закричала она. – Не могу! Когда я думаю о детской, то все равно вспоминаю Джованни, – так же, как все остальное время вспоминаю Альфонсо!

– Лукреция, ты ведешь себя, как какая-то истеричка. А это вовсе не то, что мне требуется от тебя. Давай, Лукреция, будешь моей нежной сестрой. Я здесь – я, Чезаре. Я спешил к тебе с одной-единственной целью – заставить тебя забыть о твоем трауре. И сейчас… ты начнешь с того, что будешь есть ужин и пить со мной вино. Ну же, Лукреция, стань снова моей нежной и любящей сестренкой.

Внезапно он улыбнулся, заговорил о ее прежней любви к нему, и она ненадолго забыла о том, что его руки были обагрены кровью Альфонсо, – а потом удивилась тому, что могла забыть об этом.

Под его пристальным взглядом Лукреция принялась за еду. Кое-как ей удалось запихнуть в рот и проглотить содержимое серебряного блюда.

Он наполнил кубки вином и поднял один из них.

– За тебя, моя любовь! За твое будущее! Пусть оно будет счастливым и славным.

– И за тебя, брат.

– Итак, за наше с тобой будущее – ведь оно у нас одно на двоих.

Он встал из-за стола, подошел к ней. Затем взял ее за плечи и привлек к себе.

Она подумала: он – величайший человек Италии. Когда-нибудь это все признают. И он – мой любящий брат… что бы ни делал с другими. Разве я могу не любить его… что бы он ни делал со мной?

Прежние чары уже начали овладевать ею, и они оба это понимали. Чезаре был доволен – он решил, что сегодня ночью проведет ее по шаткому мостику, соединяющему прошлое и будущее, а когда она будет спасена, он заставит ее оглянуться назад и увидеть, что прошлое так же туманно и призрачно, как гора Витебро за окном замка Непи.

После ужина они беседовали за столом.

Чезаре желал, чтобы Лукреция вернулась в Рим. Здесь ей не место, говорил он. Она молода – всего лишь двадцать лет – неужели же собирается всю жизнь проливать слезы над тем, чему не суждено было быть?

– Я бы хотела остаться здесь еще на какое-то время, – сказала она. – Здесь я наслаждаюсь одиночеством.

– Одиночество! Ты создана для компании. Возвращайся в Рим. Наш отец скучает без тебя.

– Ему не нравится видеть меня в трауре.

– Ну так избавься от траура! Он желает радоваться твоему хорошему настроению.

– Увы, это ему не удастся. А потому я останусь там, где смогу по-прежнему предаваться своему горю.

– Вызванному смертью какого-то ничтожества? Она встала из-за стола.

– Я не буду слушать такие слова. Он тоже встал и загородил ей дорогу.

– Ты будешь слушать все, что я тебе скажу, – твердо произнес он.

Затем намотал на палец прядь ее волос.

– Лукреция, они уже не такие золотистые, как прежде.

– Мне это безразлично, – сказала она.

– А твое платье? – продолжил он. – Оно скорее похоже на халат какой-нибудь старухи! Где все твои чудесные наряды?

– Не знаю. Может быть, в Риме.

– Послушай, дитя мое, скоро у тебя будет новый супруг.

– С которым ты обойдешься так же, как и с прежним? Уж не думаешь ли ты приманивать меня мужьями, как ребенка – лакомствами?

– Кстати, о детях. Где твой ребенок?

– Спит.

– Я еще не видел его.

В ее глазах мелькнул ужас. Чезаре заметил его и удовлетворенно улыбнулся. Теперь он знал, как сломить упрямство своей сестры.

– Мой ребенок не должен интересовать тебя, – поспешно сказала она.

Чезаре лукаво прищурился.

– Он сын своего отца.

– Его дед… обожает внука.

– Сейчас – может быть. Но тебе и самой известно, как переменчивы его чувства.

– Чезаре, – угрожающим тоном сказала она, – не пытайся причинить вред моему ребенку!

Он положил руку на ее плечо и состроил гримасу отвращения.

– Какая мерзость, – кивнув на ее платье, проговорил он. – Совсем не идет моей очаровательной сестренке. Не бойся. Твоему ребенку ничего не грозит.

– Если кто-нибудь попробует его убить, как убили его отца, то учти – сначала нужно будет убить меня.

– Ну, ну, не распаляйся. Альфонсо был предателем. Он охотился за моей жизнью – вот мне и пришлось остановить его. Но с детьми я не воюю. Лукреция, постарайся быть чуточку посерьезней. И благоразумней, чем сейчас. Тебе предстоит вернуться в Рим – а там ты должна выглядеть такой же, как всегда. Тебе нужно изумлять всех своими нарядами, стать прежней веселой Лукрецией. Пусть в Рим вернется моя радостная и счастливая сестра, а плачущая вдова останется здесь.

– Я не смогу выполнить твою просьбу.

– Сможешь, – сказал он. И настойчиво повторил:

– Сможешь!

– Никто не заставит меня поступиться моей волей. Он взял ее за подбородок.

– Я заставлю, Лукреция.

У нее перехватило дыхание, а он снова засмеялся – самоуверенно, торжествующе. Весь ужас прожитых лет вдруг принял знакомые, зримые очертания – она жила в страхе и любила страх так же, как любила его. Она не понимала себя – его тоже. И знала только одно – что они из семьи Борджа и что связывавшие их узы нерушимы, пока продолжается жизнь.

Она едва не падала в обморок – от страха и предвкушаемого удовольствия. Два образа в ее мыслях смешивались и становились неотличимы один от другого. Чезаре, Альфонсо. Чезаре, Альфонсо.

От одного из них ей нужно было избавиться. Если бы это удалось, ее страдания уменьшились бы наполовину.