Иван Яцук - Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

– Петр Алексеевич, что ж меня так обидели? Как держать оборону– так Голицын, а как делить приказы– так в остатнюю очередь.

– А что тебе досталось? – невнимательно спросил Петруша, отвлекаясь на чей–то возглас.

– Казанский.

– Поздравляю, – царь похлопал князя по плечу. – Мне до того дела нет. Спрашивай матушку.

Спрашивать матушку было бесполезно, ее тесно окружили бояре – не пробьешься. Голицын послонялся-послонялся по монастырю да и уехал в свою вотчину– там тоже было с кем выпить.

Государственные дела требовали возвращения государя в Москву. Как ни откладывал Петруша сие хлопотное деяние, но пришлось выезжать в нелюбимую, тревожную, непонятную столицу. Царь наотрез отказался брать с собой стрельцов – только потешное войско. С двумя полками в полном боевом снаряжении, с готовыми к бою пушками царь въехал в Москву. В пригородных слободах его встречали стрелецкие полки без оружия, с поникшими повинными головами. Выборные от полков стояли у плах с воткнутыми в них топорами, готовые понести наказание, ежели царь того пожелает. Но царь ехал ни на кого не глядя, сам с бьющимся сердцем. С детства развившийся страх перед бородатыми ратниками не отпускал даже после победы. Петруша не чувствовал себя в полной безопасности, постоянно ждал подвоха, а потому был бледен, хмур и неприветлив. Каждый раз, проехав очередной стрелецкий полк, он облегченно вздыхал, как и вздыхали стрельцы, радуясь, что царь милостив.

Так закончилось »великое сидение» в Троице и государственный переворот. Царевна Софья, назначенная Земским собором и Боярской Думой оберегателем трона на время малолетства царей и опекуншей царя Ивана, была свергнута и отправлена в Новодевичий монастырь. Второй царь стал первым царем, но даже после этого Петруша не стал самодержцем России. Он к тому еще не был готов.

Бурное физическое развитие в детстве привело к тому, что Петруша в духовном отношении сильно отстал. От этой детскости, которую потом назовут инфантильностью, царь, по-видимому, не смог избавиться до самой смерти. Во всех его прожектах, намерениях, планах, в капризной детской торопливости к исполнению желаний сквозила та детскость. Она обнаруживалась и в его примитивном понимании веселья, в том же «соборе», в ассамблеях, в детской потребности поважничать, похвалиться какой-то незначительной вещичкой, тем же Летним садом, в стремлении опрощаться, опускаться до простой работы, детская страсть к стрельбе, огню, фейерверкам, водным забавам, ко всему блестящему, сверкающему, в детской боязни пауков, тараканов и людей с большими бородами, даже в его пристрастии к пыткам как в средстве удовлетворения детского любопытства.

От какой-нибудь обиды лицо Петра замирало перед страшной судорогой. В такие минуты он прятал детское в себе, топорщился, словно ежик. И припадки у него бывали от застенчивости или от ярости, когда сил нету отвечать по-людски на дурь, вздор или хитрость, шитую белыми нитками. А как иначе противоборствовать – не баба ведь, не искричишься, не заплачешь … От этой же детскости шел его идеализм, заключающийся в том, что все можно перевернуть, поменять, изменить в течение одной жизни. Он станет одним из « кремлевских мечтателей», которых время от времени выдвигает Россия, подтверждая суждение, что дорога в рай вымощена благими намерениями.

Наталья Кирилловна, наблюдая сына в монастыре, где ему пришлось играть царя, видела, что он абсолютно не знает жизни, не проявдляет трезвости суждений, руководствуется детскими представлениями о власти царя. Видя такое, матушка совершила еще один маленький переворот. Она мягко, незаметно отстранила Петрушу от тяжкого груза державного управления. Тем более, что и ей, и особенно Льву Кирилловичу, понравилось повелевать самостоятельно. Матушка великодушно разрешила Петруше заниматься его любимым военным делом, и тут уж ни в чем ему не противилась, дабы усыпить самолюбие сына.

Царь поначалу не заметил подвоха. То ли не хотел ссориться с матерью, вернее, не имел еще умственных сил с ней бодаться, то ли молодые силы играли в нем и требовали иного употребления и применения, то ли судьба специально отвела ему несколько лет насытиться молодостью со всеми ее прелестями, чтобы потом полностью отдаться державным делам, но по возвращении в Москву Петруша с головой ушел в заботы армии, и флота. Свободное время отдавалось »соборам», Немецкой слободе и любви. Мимо его сознания прошло рождение сына. Он лишь подержал красноватый комочек мяса, называемый его сыном, когда крестили, и надолго забыл.

Зато в делах Петруша был неистощим, неиссякаем. Днем занятия на плацу, маневры в полях, строительство небольших кораблей, галер на Плещеевом озере, перестроечные работы в крепости Пшебурх. И все то скоро, бегом, с нагайками и потарапливаниями, без обычной русской неспешности и остановок по каждому поводу. Уже через год Зоммер устроил показательные маневры. Против потешных полков – лучшие стрелецкие. Пальба, дым, огонь, грохот канонады, апроши, подкопы – Петруша в восторге. Стрельцы, обозленные против потешных, бьются всерьез, потешные отвечают тем же. Десятки убитых, еще больше раненых. Похоже на всамделишний бой! Царь весел, бестолково мечется от одной позиции к другой, весь в угаре сражения, сам палит из пушек без особой сноровки, за что поплатился – опалило лицо и волосы до багровых пятен.

Сам Зоммер, бедняга, пал жертвой беспорядочной пальбы: от неожиданного взрыва лошадь понесло, командующий не удержался и полетел на землю, сильно ударился и скончался на руках у Петруши. Организовали пышные похороны, хоронили, как древнего героя – Зотов по сему поводу перечитал всего Плиния, прежде чем нашел описание погребения древнего воина, отличившегося на поле боя. Старого князя Долгорукого, который околел после непосильной рубки с «неприятелем», родня едва забрала, дабы похоронить по русскому обычаю, без несения на щите и прочих непотребных выдумок.

На следующий год новая потеха: война польского короля против короля стольного града Пшебурха. У поляков – потешные полки, у « стольников» – стрельцы. Ромодановского нарекли пшебургским королем Фридрикусом, польским посажен Иван Иванович Бутурлин. Оба отменные пьяницы, замещающие Зотова, когда у него от попоек шалило здоровье. На одни машкеры куча денег ушла.

Наконец польский король объявил войну Фридрикусу. Из Семеновки, где расположили »полские» войска потянулись обозы и стрельцы, наскоро одетые под «ляхов». Один приступ сменялся другим, нападавшие пристраивали лестницы, лезли наверх, оттуда на них лили потоки грязи с дерьмом, пихали шестами и горящей паклей, отбивались тупыми саблями. И опять настоящая кровь, жертвы, покалеченные люди, немалые средства. Царица и Лев Кириллович кряхтели, подсчитывая, во что выливаются сии потехи, но деньги давали, радуясь, что царь хоть их не трогает и не входит в государственные дела. Однажды Лев Кириллович почти полдня потратил, чтобы уговорить царя принять персидского посла, от которого ожидали крупные поставки китайского шелку для дальнейшей перепродажи в Европу. Едва уговорил.