Иван Яцук - Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Туда и спустились Петр, Голицын, Тихон Стрешнев, Федор Ромодановский, Лев Нарышкин. Там уже были дьяк, заплечные мастера и сам Шакловитый. Петр внимательно смотрел на постаревшего разом боярина в парадной, но изодранной одежде, и не узнавал его. Куда девалась надменность и строгость во взгляде, орлиные глаза, важная, степенная осанка. Перед ним стоял сгорбленный, униженный, разбитый человек, с потухшими, опущенными глазами. Вот, оказывается, что делают с человеком обстоятельства. Любопытно, любопытно…

– Можно начинать, государь?– спросил Голицын, обращаясь к Петру. Тот важно, молча кивнул. Выбежали два дюжих мужика, ободрали Федьку до поясу, отвели руки назад, связали в запястьях, накинули ременную петлю.

– Все правильно делаем, Федор Леонтьевич? – насмешливо спросил Борис Алексеевич, намекая, что сам Шакловитый неоднократно руководил подобными допросами.

– У нас по сей части мастера доки, – вместо подследственного сказал Федор Юрьевич Ромодановский, поглаживая усы.– Щас, голубчик, все нам скажет, как на исповеди.

Назначили пятнадцать кнутов. Федька держался мужественно. После пяти ударов тихонько, сквозь зубы, завыл; после десятого застонал. Стали дознавать. Федор Леонтьевич стал говорить медленно, преодолевая боль, но связно, толково. Он-де, человек служивый, делал все по закону, как приказывала царевна, как требовали того обстоятельства. Чтобы в Москве и по всей Руси порядок был среди стрельцов, чтобы те строго исполняли порученное им дело. Ничего другого, воровского не знал и не делал.

– Зачем 500 стрельцов собрал 7 августа в Кремле?– быстро спросил Голицын, не давая опомниться, обдумать ответ.

–Правительница приказала, собралась на богомолье, – ответил Шаеловитый хрипло.

– Добавь пять, Сидор, – приказал Голицын.

По исполосованному телу потекли струйки крови. Палач бил другим кнутом с утолщением на конце, где была зашита железная пластина. Такой удар рвал кожу до мяса, вызывая неудержимый дикий вопль.

– Еще раз говори, для чего собрал стрельцов?– испрашивал Голицын.

– Царевна опасалась, чтобы по дороге ее ни переняли потешные,– кричал почти в безумстве Федька.

– Уговаривались вы убить царя Петра Алексеевича?

– Нет, одни разговоры были.

– Какие разговоры?

– Было бы хорошо, кабы с ним что случилось: хворь какая напала, али с лошади упал и разбился.

–Гранаты ручные готовили на царя?

– Ничего такого не было. Приходил один умелец, говорил, что может делать ручные гранаты, показывал. Одна взорвалась, а две другие нет. Выгнал в шею. Кто- то из стрельцов сказал, что такие гранаты можно было бы подложить царю, когда он будет идти по дороге. Отсюда и слухи пошли.

–Врешь, вор!

– Нет, не вру. Ежели была бы твердая задумка убить царя, то можно было

то сделать многими иными способами.

– Какими, например?

– Во время крестного ходу ножом пырнуть. Есть такие мастера, с одного удару бьют.

–А еще?

–Засаду ночью на Кукуе сделать. Царь неосторожно туды ездит.

– Псы! Гады мерзкие!– Петр вскочил с места и подбежал к Федьке.– Меня, помазанника божьего! Ножом?– От гнева, от нахлынувшего вдруг страха царя трясло, дергало, заставляло истошно орать:–вырублю вас всех, изничтожу!

Царь стал дергаться в конвульсиях. Подбежал Голицын, взял его голову в руки, затем повел к лавке, усадил.

– Успокойтесь, Петр Алексеевич! Все, кто того заслужил, будут наказаны; примерно наказаны,– говорил Голицын, поднося царю стакан воды. Петр, цокая зубами по стеклу, выпил весь стакан.

– Водки мне, – попросил Петр и добавил, – прикажи … довольно … – Голицын, оглянувшись, махнул рукой палачам. Те принялись опускать Федьку на пол.

– Завтра вторую пытку назначим, – сказал князь дьяку. Шакловитый услышал.

– Не надо … второй раз, – жалобно, детским голосом сказал Федька, оперевшись на пыточный станок и не в силах стоять.

– Я тебе покажу, пес! – Петруша вдруг вскочил с лавки и по-детски буцнул узника по ноге. Тот едва устоял, вцепившись в дерево дыбы .Когда царь и бояре вышли, Федор Леонтьевич попытался идти, но упал и потерял сознание. Пришел в себя он к вечеру. Над ним стояли кат, ливший на него воду из ушата, и дьяк с бумагой в руке.

– Садись, пиши, – сказал дьяк бесстрастно, – не напишешь – завтра будут пытать снову. Князю срочно надо.

Все тело горело, жгло огнем, кричало болью, но Шакловитый поднялся, сел к столу, взял перо, слегка задумался и стал писать. Закончил он глубокой ночью, написал грамотно, пространно, со всеми подробностями, которые только знал. Ничего в тех записях не было нового.

Федор Леонтьевич писал, какие принимал меры для наведения порядку в полках и в Москве, как пресекал происки раскольников, как охранял правительницу, ни о каком заговоре не знает. Софья не принимала никаких мер для устранения Петра Алексеевича, сама боялась, что явятся потешные, чтобы ее сместить, а она не успеет предупредить стрельцов. Потому стала меньше выезжать из Москвы, стоять в соборах, ходить крестным ходом, требовала от него, Шакловитого, усилить стражу, увеличить ночные караулы, строго спрашивать за промашки всякие, упущения, особенно на постах.

Исписав девять листов, Федор Леонтьевич передал их князю. Тот торопливо поднялся с ними к себе, посмотрел на часы – было за полночь. Царь, видимо, уже спал. В монастыре он вел себя тихо, смирно, во всем положившись на матушку и Голицына, спал рядом с женой, чему та зело радовалась.

Сев за стол, придвинув к себе шандал со свечами, Борис Алексеевич стал жадно читать. Он знал, что Василий Васильевич был невысокого мнения о Петре, нашептывал Софье всякие меры против царя. Мог знать то и Шакловитый и написать о сем. Тогда могло пасть подозрение и на весь род Голицыных. Хотя и отменили местничество, однако, традиции еще слишком живы, чтобы их не слушаться. Да и на самого Бориса Алексеевича могут косо поглядывать: а ни есть ли он, Борис Алексеевич, тайный союзник Софьи и своего братца? Тогда, считай, пропал. Никто не спасет, никакие заслуги.

Но нет, Шакловитый ничего не написал про Василия Васильевича. Может, надеялся на снисхождение князя, а может, Василий так хитро действовал, что Федор Леонтьевич ничего не знал; возможно, что-то иное водило его пером, но на 9 листах не было ни одного упоминания о Голицыне первом. Князь облегченно вздохнул, отложил бумаги и стал готовиться ко сну.

Пока Борис Алексеевич спал ангельским сном, его недоброжелатели не спали. В монастыре сложился кружок бояр, которым зело не нравилось возвышение князя. Они зорко следили за его действиями, ожидая момента уличить Голицына в какой-нибудь хитрости и тем самым умалить его в глазах царя. Да и сам Петруша без особой радости наблюдал, как его воспитатель забрал всю власть в монастыре в свои руки. Первый испуг прошел, и теперь нарастала только злость. Яков Долгорукий, Тихон Спешнев, Троекуров доложили царю, что Борис Голицын умыкнул признательные листы Шакловитого, чтобы заранее их прочесть и вырвать все то, что клонило бы ко вреду Васьки Голицына.