Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Синяя борода

– И правильно делает. Вот молодец! – «В нем видна сила и уверенность», – подумала Маргарита. – Но что же говорит на это бабушка?

– Госпожа советница просто выходит из себя, да и молодой господин тоже. Ах, как он зол! – сказала кухарка, махнув рукой. – Но, как они ни бесятся, что ни говорят, господин коммерции советник точно не слышит.

Бэрбэ вынула булавку из своей косынки и приколола полуоторванный бантик на платье молодой девушки.

– Вот теперь ничего, – сказала она, отступив немного. – Ведь там, наверху, сегодня так хорошо, а за шампанским будет улажено дело между придворными господами и господином ландратом. И красивая парочка, скажу я вам, фрейлейн, и большая честь для нашего дома!

С этими словами Бэрбэ взяла со стола лампу и хотела зажечь ее для Маргариты, но та отказалась от освещения – хотела дождаться в темноте, пока наверху все закончится, и влезла на подоконник в общей комнате.

Она сидела и размышляла, а старые часы сопровождали проносившиеся в ее голове мысли спокойным размеренным тиканьем. Ее душевное волнение мало-помалу улеглось; мысли о жестокосердии Рейнгольда и бабушки, так ее рассердившие, она гнала прочь, чтобы не отравлять своего возвращения в отчий дом.

Вот лицо придворной красавицы не имело ничего раздражающего. Эта племянница герцога была или очень умна, или очень флегматична – такое спокойное хладнокровие выражалось в ее лице и движениях.

Прошло немало времени, пока там, наверху, не решили встать из-за стола. На лестнице послышались голоса спускавшегося вниз общества, была открыта тяжелая входная дверь, и поток света хлынул на тротуар из вестибюля.

В этот яркий круг первой ступила баронесса фон Таубенек и пошла, переваливаясь, под руку с Гербертом к экипажу. Это была невероятно толстая женщина. За ней следовала дочь, обещавшая впоследствии сравняться с ней в этом отношении. Сейчас фрейлейн Элоиза была высокой полной девушкой. Туже затянув кружевной шарф на белокурых, спадающих на лоб волосах, она со спокойной важностью уселась рядом с пыхтевшей матерью.

Герберт тотчас отошел, низко поклонившись, – не похоже было, что помолвка состоялась, – советница же взяла в обе руки руку молодой девушки и пожимала ее, не переставая что-то говорить. Это было несколько навязчиво и покоробило Маргариту, но вдруг, как бы в порыве нежности, старуха наклонилась над этой рукой в светлой перчатке и прижалась к ней щекой или губами.

Маргарита невольно отшатнулась. Кровь бросилась в лицо от стыда за седовласую даму, утратившую гордость и достоинство перед такой молодой девушкой.

Рассерженная, спрыгнула она с подоконника. К какой жалкой, ограниченной жизни она вернулась!

Красавица с рубинами, нарушавшая могильный покой единственно из чувства горячей, безумной любви, была, конечно, неизмеримо выше этих ничтожных людей.

Экипаж отъехал от подъезда. Маргарита вышла из общей комнаты, но не побежала навстречу своим, как сделала бы сразу по прибытии. Точно связанная, сошла она с тех нескольких ступенек, которые вели в вестибюль.

Герберт стоял у лестницы, намереваясь идти наверх, а коммерции советник возвращался от подъезда. Лицо его еще сияло гордостью от чести, оказанной его дому. Он изумился при виде Маргариты, но тотчас же, широко раскрыв объятия, с радостным возгласом прижал ее к груди. На губах девушки опять заиграла улыбка.

– Да это и в самом деле ты, Гретхен! – воскликнула советница, входя в вестибюль в сопровождении Рейнгольда. – Так неожиданно!

Шлейф, который она держала своими тонкими пальцами, высоко подняв, чтобы не запачкать, шурша, упал на пол, когда она протянула молодой девушке руку и подставила с достоинством щеку для поцелуя. Но внучка как будто этого не заметила и, притронувшись губами к руке бабушки, бросилась на шею брату. Перед тем она на него серьезно рассердилась, но ведь это был ее единственный брат, к тому же больной.

– Пойдемте наверх. Здесь такой сквозняк, да и вообще вестибюль – неудобное место для разговора, – убедительно сказал Лампрехт и, обняв Маргариту за плечи, стал подниматься с ней по лестнице за Гербертом, который шел на несколько ступеней впереди.

– Совсем взрослая девушка! – заметил он, с отцовской гордостью глядя на стройную фигуру идущей рядом дочери.

– Да, она еще выросла, – согласилась медленно следовавшая за ними под руку с Рейнгольдом бабушка. – Не находишь ли ты, Болдуин, что она живой портрет покойной Фанни?

– Вовсе нет! У Гретель настоящая лампрехтская физиономия, – возразил он с помрачневшим лицом.

Наверху, в большом зале, около обеденного стола стояла тетя Софи и пересчитывала серебро, укладывая его в корзинку. Лицо ее озарилось улыбкой, когда Маргарита подбежала к ней.

– Твоя постель ждет тебя на том же месте, где ты спала ребенком и придумывала свои шалости, – сказала она, передохнув наконец после бурных объятий молодой девушки. – А в уютной комнате рядом, выходящей во двор, все так же шмыгают под окнами, как ты всегда любила.

– Так это заговор! – с неудовольствием заметила советница. – Тетя Софи была поверенной, а мы все ничего не должны были знать до наступления торжественного момента? – Пожав плечами, она опустилась на ближайший стул. – Если бы он наступил раньше, этот торжественный момент, Грета. А теперь твое возвращение совершенно бесцельно – двор недели через две отправляется в М. и представление тебя вряд ли возможно.

– Ты должна этому радоваться, милая бабушка. Я бы тебе принесла мало чести, так как ты не можешь себе представить, что я за трусиха и какой неловкой становлюсь, когда робею. Перед нашими милыми стариками – герцогом и его супругой – я бы себя, конечно, не уронила, ибо они так добры и снисходительны, что никогда нарочно не приведут в смущение робкого человека, но другие… – Она не закончила фразу и невольно провела рукой по своим кудрям. – Да ведь я не для этого приехала, бабушка: меня привлекают елка и встреча Рождества там, внизу, в общей комнате. Мне до смерти надоело смотреть, как тетя Эльза покупает фигурные конфеты и книги в роскошных переплетах и навешивает их на дерево. Я хочу опять сидеть в нашей теплой общей комнате, когда на дворе гудит метель, а по столу катаются орехи, из рук в руки передается сусальное золото и из кухни через замочную скважину и дверные щели проникает запах кренделей и разных чудесных зверей, что печет Бэрбэ. Самого лучшего, конечно, не будет – закрытой рабочей корзинки тети Софи, из которой иногда высовывались кусочки незаконченного кукольного приданого, да и книжки с картинками я уже переросла. Но от Бэрбэ я потребую моего пряничного рыцаря!

– Ребячество! – сердито проворчала советница. – Стыдись, Грета. Ты нисколько не переменилась к лучшему.