Виктория Холт - Три короны

Он взял ее за руки и бережно усадил в кресло.

– Хочешь, я расскажу тебе о духовных началах апостольской церкви? – спросила Анна. – Уверена, они придутся тебе по сердцу, дорогой.

В их отношениях религия была новым связующим звеном. С тех пор, как он перенес оспу, они очень сблизились; когда умер их новорожденный сын, оба тяжело переживали утрату, но это горе было их общим горем, и его любовные похождения еще никогда не были так редки, как в то время.

– Нам придется соблюдать величайшую осторожность, – сказал он. – Ни один человек не должен знать о нашей тайне. Иначе народ будет настроен против нас.

– Прежде всего это касается тебя, Яков. Видишь ли, дорогой, мне не долго осталось жить. Прежде я боялась говорить тебе об этом, но больше не могу молчать. Меня все время мучают боли в груди… вот здесь. Подчас они бывают просто невыносимы.

Он ужаснулся.

– Но ведь есть доктора…

– Они не могут ничего поделать. Поверь мне, я знаю, что говорю, – моя болезнь неизлечима. Я бы не стала пугать тебя, дорогой, но теперь ты поймешь, почему я не стала откладывать с принятием истинной веры. И… вот еще что. Мне невмоготу покидать тебя с сознанием того, что я не успела разделить с тобой все свои убеждения.

Оба заплакали. Он горько раскаивался в доставленных ей беспокойствах, она сожалела о своих язвительных упреках.

– Мы жили, как два ребенка, заблудившиеся в этом мрачном мире, – сказала она. – Но теперь наши глаза видят свет.

Яков попросил подробнее рассказать о болезни и не согласился с пессимистическим настроением своей супруги.

Он и в самом деле дорожит мной, подумала Анна. Как ни странно, эта мысль повергла ее в уныние.

– Этот свет – вера, освященная католической церковью. Не закрывай на него глаза, Яков, – добавила она.

Он сказал, что любит ее и никогда не пожалеет о своем решении жениться на ней, навлекшем на него гнев семьи. Отныне они будут вместе – всегда… покуда смерть не разлучит их.

– Вместе – душой и телом, да? – спросила она.

– Да, душой и телом, – ответил он.

Герцог и герцогиня каждую неделю наведывались в Ричмонд. Как они говорили, им хотелось чаще бывать со своими детьми.

В один из таких приездов Мария с ужасом поняла, какую перемену претерпело ее отношение к ним. Ей уже не было легко и радостно, когда она оказывалась в отцовских объятиях. Сидя у него на колене, она не могла не вспоминать о Маргарите Денхем, погибшей по его вине. Иногда она даже испытывала какое-то труднообъяснимое отвращение к нему. Ее мать тоже изменилась. Полнота герцогини достигла поистине гротескных размеров; лицо отливало красками недопеченного теста, налитые кровью глаза тоже не придавали ей привлекательности. Мария не могла удержаться от того, чтобы не сравнивать ее с красивыми и жизнерадостными женщинами, так часто гостившими в их доме.

Отец порой говорил о том, как счастливы они будут, живя всей семьей под одной крышей. Собирая у себя детей – ее, Анну и маленького Эдгара, здоровье которого ухудшалось с каждым днем, – он рассказывал им о своих былых приключениях, но эти истории почему-то не волновали ее, как раньше. Мария подозревала, что они лишь отчасти были невымышлены – что взрослому слушателю в них открылось бы кое-что не совсем приятное.

Однажды герцогиня послала за Марией; войдя в материнские покои, она застала ее лежащей на постели. Усталое выражение ее оплывшего лица, бледные губы и растрепанные волосы заставили Марию отвести глаза.

Герцогиня взяла дочь за руку и усадила на край постели.

– В нашей семье ты – старший ребенок, Мария, – сказала она. – Всегда помни об этом, девочка.

– Хорошо, мама.

– И никогда не забывай о том, что я попрошу тебя сделать для меня. Пожалуйста, присматривай за Анной.

– Да, но…

– Я знаю – ты сейчас думаешь, что тебе еще мало лет и у тебя есть папа и я. Но… не перебивай меня… видишь ли, я говорю о том времени, когда нас с папой уже не будет. Ты меня понимаешь?

Мария побледнела.

– Мама… ты уходишь от нас?

– Нет… во всяком случае, не сейчас, дорогая. Но когда-нибудь тебе все-таки придется заменить сестренке и братику мать. Ты ведь выполнишь мою просьбу, да?

– Да, мама.

– Ну, тогда поцелуй меня. Будем считать твой поцелуй печатью, которая скрепит наш договор.

Сделав усилие над собой, Мария приложила губы ко лбу матери.

Выйдя из покоев герцогини, Мария увидела Елизавету Вилльерс. У Елизаветы было такое выражение лица, будто она знала о состоявшемся разговоре. Неужели догадалась? – подумала Мария. Ей вдруг показалось, что Елизавета успела выведать очень многое об их семье – гораздо больше, чем было известно самой Марии.

Когда они пошли в сторону детской, Елизавета шепнула:

– Ты думаешь, что скоро останешься одна, да? Мария не поняла ее вопроса.

– Не беспокойся, этого не случится, – ухмыльнулась Елизавета. – Мы этого не допустим… даже если ты очень захочешь.

– О чем ты? Я тебя не понимаю.

Не замедляя шага, Елизавета наклонилась к самому уху Марии.

– Твоя мать – грешница, как и все остальные люди. Во всяком случае, так про нее говорят. А грешники, как известно, после смерти попадают в ад. Поэтому, когда твоя мать уйдет из жизни, она испытает страшные мучения.

Мария ужаснулась. Разве ее мать не упомянула о том, что скоро уйдет из жизни?

– Да, – продолжала Елизавета, – грешники там вертятся, как ужи на сковородке. А над ними летают ангелы и смотрят за тем, чтобы огонь пылал вовсю и не угасал ни на минуту. Вот так устроено место, куда люди попадают после смерти.

– Ты… ненавижу тебя!

– Потому что я говорю правду?

– Я не знаю и не желаю знать, о чем ты говоришь.

– А может, ты вообще ничего не знаешь?

– Нет, – сказала Мария. – Я знаю, что ненавижу тебя.

– В таком случае, мне тебя жаль. Ненависть – грех, за который ты можешь попасть в ад.

Елизавета остановилась и стала кривляться, видимо – изображая ужа, извивающегося на сковородке. В ее глазах вспыхнули злорадные огоньки.

– Прекрати, – сказала Мария.

– Ха-ха! Вот так же и после смерти ты будешь пытаться остановить свои мучения – но только у тебя все равно ничего не получится. Они будут длиться целую вечность! Да ты и сама это понимаешь…

Мария пошла вперед, но Елизавета схватила ее за руку.

– В Англии нет места католикам, – сказала она. – Тем более – таким, как твоя мать. Она старается не подавать виду, но все знают о ее обращении в новую веру… все – кроме тебя!

Мария вырвала руку и побежала прочь. Елизавета расхохоталась ей вслед.

Король прослышал об отступничестве своей невестки и без труда догадался, что Яков последовал ее примеру. Сам он отчасти даже симпатизировал католикам и мог бы прилюдно провозгласить сей факт – хотя бы в память о днях юности, проведенных в скитаниях по Европе. Однако он гораздо лучше Якова знал неписаные законы общества и характер своего народа. Яков был сентиментальным романтиком, Карл – реалистом.