Виктория Холт - Три короны

– Принцесса уже приготовилась ко сну!

Ей по-прежнему не нравилось, как принц обращается с ее госпожой, и она не упускала случая напомнить об этом слугам Вильгельма.

Посыльный ушел, но вскоре вернулся.

– Распоряжение принца. Принцессе немедленно одеться и явиться к супругу.

Тут уж и Анна Трелони была вынуждена пропустить посыльного к своей госпоже. Мария поговорила с ним и стала одеваться.

Войдя в покои Вильгельма, она вскрикнула от радости – с ним был Монмут.

– Ты вернулся раньше, чем я ожидала, – сказала она. Монмут обнял ее.

– Ну, как дела в нашей Англии?

– Все по-прежнему, – ответил Монмут. – Твой отец требует моей крови. А мой хочет, чтобы она осталась при мне.

– Значит, ты побудешь с нами еще немного?

– Я очень надеюсь на ваше гостеприимство, миледи, – твое и принца.

– Мы рады вашему благополучному возвращению, – сказал Вильгельм.

И, взглянув на жену, добавил:

– В честь нашего гостя нужно устроить бал. Мария улыбнулась.

Так вернулось все, о чем она уже начинала тосковать.

Иностранцы удивлялись поведению принца Оранского. В частности, французский посол граф д'Аво писал в Париж, что он, граф, ищет объяснение происходящему и находит его лишь в версии о неком заговоре, объединившем принца и герцога Монмутского: поскольку оба придерживаются протестантских взглядов, то вполне может быть, что после смерти Карла будет предпринята попытка короновать Марию. Граф пристально следил за событиями и с каждым днем все больше убеждался в том, что Вильгельм намеренно предоставляет свою супругу обществу герцога Монмутского; и, какими бы принц ни руководствовался побуждениями, это было все-таки странно, учитывая не самую лучшую репутацию герцога.

Французский посол не ошибался: Монмут и Мария почти все время проводили вместе.

Казалось, обоими овладело какое-то безумие – желанное и восхитительное. Он думал о том, что если бы его женили на Марии, ему не пришлось бы с таким трудом прокладывать путь к английскому трону. Она была счастлива и упивалась своим счастьем, как давным-давно, в Ричмонде. Ей нравилось танцевать, шутить, болтать без умолку и не бояться, что какое-нибудь ее слово будет истолковано, как проявление ребячества или недомыслия. Со своим кузеном она могла беззаботно веселиться; могла говорить, что ей взбредет в голову; могла танцевать, смеяться, петь.

«О Господи, – думала она, – как я счастлива!»

– Нужно устроить какое-нибудь театральное представление, – сказал Монмут, – чтобы все было, как в прежние времена.

– Гениальная идея! – воскликнула Мария и тут же спохватилась: что скажет Вильгельм?

Однако Вильгельм не возражал.

– Быть по сему, – благосклонно кивнул он. – Устраивайте свои представления.

Так они сыграли одну небольшую пьесу – она, Монмут и Генриетта. Единственным зрителем был Вильгельм, сидевший перед самой сценой и снисходительно посматривавший на них. В его присутствии она чувствовала себя немного скованно, но все равно получила удовольствие от спектакля.

Стояли морозы, и Монмут изъявил желание покататься на коньках.

– Превосходно, принцесса составит вам компанию, – сказал Вильгельм.

– Но, Вильгельм, я же не умею!

– Так научись. Не сомневаюсь, герцог согласится дать тебе несколько уроков.

– С превеликой радостью, – заметил Монмут. – И, ручаюсь, ты тоже получишь наслаждение.

Так оно и вышло. Как смеялась, как хохотала она, когда в первый раз неуклюже ступила на лед, в громоздких ботинках с металлическими полозьями, в платье, подоткнутом выше колен. У нее то и дело разъезжались ноги, но Джемми был рядом и не давал ей упасть.

Французский посол ужаснулся. Возмутительнейшее зрелище! – написал он в Париж. У него исчезли последние сомнения в том, что принцесса Оранская вела бы себя иначе, если бы это не было угодно ее супругу.

Где бы ни появлялась Мария, ее неизменно сопровождал Монмут; Вильгельм не настаивал на присутствии какого-либо третьего лица в их компании – он полностью доверял своему другу и единомышленнику.

– А у вас в Голландии не такая уж скучная жизнь, – заметил однажды Монмут.

– До твоего приезда здесь все было по-другому, – сказала она.

Тронутый этими словами, он поцеловал ее в губы. Она растерялась, затем тихо спросила:

– Джемми, у тебя было такое желание, чтобы… чтобы какое-нибудь одно мгновение никогда не кончалось?

Он ответил:

– Я всегда верил, что самое лучшее время – еще впереди.

– Но, Джемми, – воскликнула она, – разве какое-нибудь время может быть лучше, чем настоящее?

Он взял ее за руку, и они вместе ступили на замерзшую поверхность озера. Лед был толстым и прочным, но одна небольшая перемена погоды разрушила бы его. Это было неминуемо. Он чувствовал символичность этой ситуации, но не говорил о ней.

Они были счастливы – сейчас, в эту самую минуту. Разве этого было мало?

Вечером они поехали на санях в Лейден, где в честь Монмута был дан бал.

Вильгельм попросил Марию и Монмута открыть танцы; сам он страдал астмой, а потому сидел в стороне и смотрел на них. Видя счастливое лицо своей супруги, он думал о том, что ей следует напомнить, кому она принадлежит и кому должна беспрекословно подчиняться.

Вскоре после лейденского бала наступил день траура, о котором Мария еще никогда не забывала. Было тринадцатое января – день казни Карла Мученика.

– Танцев сегодня не будет, – приказав подать траурное платье, сказала она Анне Трелони. – Утром и вечером я буду молиться о душе моего деда, а днем мы пойдем раздавать милостыню нищим.

– Не вредно и отдохнуть от веселья, – согласилась Анна. – Хотя я бы не сказала, что у вас слишком усталый вид.

– Не могу же я танцевать каждый вечер, до самой старости, – заметила Мария.

– Герцог вам сделал много хорошего, Ваше Высочество. Даже странно, что…

Анна не посмела критиковать Вильгельма в присутствии Марии – да та и сама знала, что ее друг не походил на супруга.

Днем к ней пришел Вильгельм. Она встала, обрадовавшись его приходу, и служанки по обыкновению выскользнули за дверь. Ее удивил наряд Вильгельма – таких ярких камзолов он прежде не носил.

– Я не в восторге от твоего платья, – сказал он.

– По-моему, соответствует сегодняшней дате. Она ведь тоже не из праздничных.

– Одень другое – какой-нибудь менее унылой расцветки. И подбери украшения получше.

Она опешила.

– Вильгельм, ты не забыл, какой сегодня день?

– Я обратился к тебе с достаточно ясным требованием и не понимаю, почему оно может быть не выполнено.

– Вильгельм, сегодня тринадцатое января.

– Это мне известно.

– И все-таки предлагаешь мне надеть яркое платье – и украшения!

– Я не предлагаю, а приказываю.