Стефани Лоуренс - Соблазнительница

— Эта идея напрашивается сама собой.

— Именно. А значит, Амелия присоединится к нам сегодня вечером, потом мы все отправимся на прием к леди Карстер. — Мать посмотрела на него, подняв брови. — Ты ведь не забыл о нем, да?

Люк вздохнул:

— Не забыл.

— Я велю подать карету на восьмерых, тогда мы все по местимся.

Амелия поставила свою чашку и обратилась к Минерве:

— Благодарю вас. Я буду здесь около восьми. — Она улыбнулась и протянула руку девушкам. — А сейчас мне пора уходить.

Люк ждал, стараясь не выказать своего нетерпения, пока она прощалась с его матерью и сестрами. Когда она наконец повернулась к нему, он произнес:

— Я вас провожу.

Коротко кивнув матери и девушкам, он открыл перед ней дверь, и они вышли в холл. Быстро оглядевшись, он убедился, что лакеев поблизости нет, и посмотрел на Амелию.

— Вы обещали следовать моим указаниям.

Она широко раскрыла глаза.

— А вам не кажется, что мне иногда следует присоединяться к вашей матушке и сестрам? — И, повернувшись к входной двери, она начала натягивать перчатки. — Вот я и подумала, раз появилась такая возможность, ее нельзя упус кать.

— Это так. — Он зашагал вместе с ней к двери. — Но только иногда.

Она остановилась и удивленно спросила:

— Что это значит?

Он нахмурился:

— Возможно, после подъема воздушного шара.

Она пожала плечами.

— Сегодняшний вечер ближе. Как бы то ни было, — опустив голову, она пыталась застегнуть крошечную пуговку на перчатке, — дело уже сделано.

Что можно на это ответить? Люк сказал себе, что это и правда не имеет значения. Они подошли к двери, он открыл ее. Амелия все еще пыталась застегнуть пуговку.

— Позвольте мне. — Он взял ее за запястье и скорее почувствовал, чем услышал, как она быстро втянула в себя воздух. Почувствовал дрожь, пробежавшую по ее телу, когда он нашел кончиками пальцев разрез в манжете ее упрямой перчатки и коснулся ее кожи.

Он встретился с ней взглядом, медленно поднял ее руку и посмотрел на «трудную» пуговицу.

Она стояла совсем неподвижно — ему казалось, что она даже не дышит, — пока он возился с маленькой застежкой. Пуговица пролезла в петельку, и Люк поднял голову. Ее глаза сверкнули; она изогнула запястье, и он отпустил ее руку.

Сунув руки в карманы, он прислонился к дверному косяку.

— Значит, увидимся вечером. Около восьми.

— Да. — Она кивнула, но в глаза ему не смотрела. — До вечера.

Гордо подняв голову, она спустилась по ступенькам на тротуар и, повернув к своему дому, махнула рукой. И в тот же миг из двери черного хода выскочил ее лакей, кивнул Люку и пошел позади Амелии.

Люк закрыл дверь и лишь тогда позволил себе скривить губы. Пусть она взяла на себя инициативу следующего шага, но кнут по-прежнему оставался в его руках.

Довольный, он пошел к себе в кабинет. Проходя мимо столика в конце холла, он остановился, отметив, что на блестящей столешнице чего-то не хватает. Куда подевалась чернильница его деда? Она стояла здесь, сколько он себя помнил… Наверное, Хиггс, охваченная лихорадкой ежегодной весенней уборки, взяла ее почистить и поставила в другое место. Сделав себе заметку спросить у нее об этом при случае, он пошел дальше — к делам, терпеливо ждущим его за дверью кабинета.

— Ты уверена, что у Минервы в карете хватит для тебя места?

Амелия бросила на мать взгляд и улыбнулась.

— Она сказала, что воспользуется дорожным экипажем. Нас будет всего шестеро.

Луиза помолчав, кивнула.

— Впрочем, вы все худенькие. Должна сказать, что я с удовольствием проведу спокойный вечер дома. Я все еще не пришла в себя после скоропалительной свадьбы Аманды. — Снова помолчав, она проговорила: — Думаю, Люку можно доверить присматривать за тобой.

— Конечно. Ты же знаешь его.

Луиза скривила губы и выпрямилась.

— Нет, нет! — Она замахала рукой Амелии, которая, взяв свой ридикюль и шаль, собралась уже выйти. — Постой, дай посмотреть на тебя.

Амелия усмехнулась и остановилась. Просунула руку в шнурок ридикюля, накинула блестящую шаль, расправила плечи, подняла голову и сделала пируэт. И после всего этого посмотрела на мать.

Луиза одобрительно кивнула:

— А я все думала, когда ты наденешь это платье. Этот оттенок очень тебе идет.

— Я знаю. — Она поцеловала мать в щеку. — Спасибо, что купила его мне. — Уже выходя в коридор, она улыбнулась через плечо: — Придется поторопиться — я не хочу опаздывать. Всего хорошего!

Луиза смотрела ей вслед с улыбкой на губах и нежностью во взгляде. Когда Амелия исчезла за поворотом коридора, она вздохнула и произнесла, зная, что дочь ее не услышит:

— Я понимаю, тебе не хочется упустить возможность пришпорить его. Всего хорошего, дорогая моя, и желаю удачи. С этим человеком она тебе понадобится.

Облаченный в черный фрак и черные брюки, кремовый галстук и шелковый жилет, Люк стоял в холле, глядя на лестницу, наверху которой наконец-то появились его матушка, сестры и Фиона в вечерних туалетах, и вдруг услышал, как Коттслоу открывает входную дверь. Он не обернулся, решив, что дворецкий хочет узнать, не подан ли экипаж.

И тут он услышал, как Коттслоу произнес:

— Добрый вечер, мисс.

И услышал веселый голос Амелии.

Он резко повернулся, возблагодарив про себя всех богов, что она наконец появилась…

Едва он взглянул на нее, как все в нем замерло.

Это было видение, которое могло сбить с толку не только чувства, но и разум. Грифельная доска его рассудка оставалась пустой, такой же пустой, как его лицо, но глаза его наслаждались зрелищем.

Поздоровавшись с Коттслоу, она распрямила плечи и бесшумно направилась к нему, а золотые завитки падали ей на спину и шею. Его пальцы сжались в кулаки. Она подняла на него глаза, улыбнулась с легкой фамильярностью — так, словно она всегда появлялась в его холле в облике морской богини, некоей спутницы Венеры, обретшей плоть, кровь и глаза василькового цвета.

Локоны, глаза и лицо он помнил, но вот что касалось всего остального… Да видел ли он ее раньше по-настоящему? Одно он знал точно — он никогда не видел ее одетой так.

Ее платье было сшито из мерцающего шелкового газа, такого легкого, что оно колыхалось от дыхания, при этом чувственно и любовно покрывая каждый изгиб ее тела, обрисовывая пышность грудей и бедер. Цвет был бледный, серебристый с сине-зеленым оттенком. Оборка из той же ткани образовывала лиф; еще одна оборка шла по подолу. Прекрасно сшитое платье подчеркивало тонкую талию, обтекало ее, как вода, облегало, посверкивало…

На какой-то безумный миг ему показалось, что на ней ничего нет, кроме морской пены, и в любой момент волны могут отступить, ветерок вздохнет, и пена растает…

Иллюзия, конечно, но какая прекрасная!