Морган Лливелин - Дочь Голубых гор

Эпона не захотела видеть, как они будут преследовать, а затем убьют оленя. Она вдруг почувствовала глубокое желание побыть наедине с собой, наедине с лошадью, степью и своими мыслями. Кажак не оглядывался на нее, ему было все равно, что она делает, лишь бы не мешала охоте.

Ее захлестнуло какое-то дикое, безрассудное чувство. Она еще раз посмотрела вслед оленю, большими прыжками убегавшему на юг, затем развернула своего рыжего на север и ударила пятками по его бокам.

– Скачи! – яростно приказала она.

Рыжий поскакал стремительным галопом.

Эпона скакала прочь, но она не помышляла о бегстве. Просто хотела скакать, чувствуя под собой сильное животное, откликаясь на зов далекого горизонта. Мчаться и мчаться в безграничную даль. Мчаться, свободной, как олень, свободная, как птицы, быстрее, чем может бежать человек, нестись и нестись галопом, опьяняясь скоростью и свободой.

Гнедой наслаждался этой внезапной скачкой не меньше, чем его наездница. После нескольких стремительных шагов он перешел на галоп, буквально пожирая пространство. Тело девушки было так же легко для него, как пушинка. Она не сдерживала его, а, пригнувшись к его голове, все понукала и понукала. Он охотно поддавался тому же порыву, который охватил и Эпону. Они летели по степи как единое существо, упиваясь быстротой бега.

Краешком глаза Кажак заметил, что Эпона скачет куда-то на север, никак не мешая ему преследовать оленя, который оказался быстроногим и хитрым животным. В молодости он тоже не мог противиться искушению вот так нестись по степи во весь галоп. Он знал, что, когда охватившее ее неистовство истощится, она вернется к нему на идущей медленным шагом, взмыленной лошади. Куда бы она могла ускакать?

В эту минуту для него было важнее догнать и убить оленя, чем напрасно беспокоиться о женщине.

В преследовании участвовал и Дасадас, но преследовал он не оленя. Он заметил, как Эпона отделилась от Кажака, а затем сильно ударила пятками по бокам своей лошади; он видел, как легко она мчалась на гнедом, как бы оседлав выпущенную из лука стрелу. Она держалась в седле, как мужчина, нет, лучше, чем мужчина, она скакала, как подобало бы богине.

Дасадас тоже повернул лошадь на север и пустился следом за Эпоной.

Ритмичный стук копыт звучал как музыка в ушах наездницы. Она хлестнула рыжего поводьями, прильнув к его гриве, крикнула ему, чтобы он скакал быстрее, и он ответил ей новым выплеском энергии.

Но он не мог долго выдерживать такой темп. Постепенно он стал замедлять бег, и она поняла, что его силы иссякли. Рыжий перешел на легкую рысь, и Эпона с сожалением приготовилась, описав широкий круг, вернуться к скифам.

И тогда, заслышав громкий топот, она оглянулась. С темным от ярости лицом, беспощадно стегая гнедого, к ней подъезжал Дасадас. Ее охватил страх. Может быть, Кажак неверно понял ее намерение и послал этого человека, чтобы он предотвратил ее побег.

Она вернется добровольно, так она с самого начала и замышляла, но она не позволит, чтобы Дасадас потащил ее назад как беглую рабыню. Пригнувшись к гриве лошади, она попробовала вдохнуть в него свежие силы, чтобы ускользнуть от своего преследователя.

Дасадас угадал ее замысел. Понял, что она старается ускользнуть от него, как олень от Кажака. Но Кажак сумеет настичь оленя, а он, Дасадас, сумеет настичь женщину. Он овладеет ею, овладеет прямо сейчас ; он сумеет подчинить своей власти это существо, которое занимает все его мысли, наполняет его ум головокружительными глупыми мечтами. Он, Дасадас, заслуживает ее. А вот пренебрежительно относящийся к ней, не ценящий ее по достоинству Кажак не заслуживает.

Он пустил в ход весь свой многолетний навык верховой езды, приноравливая каждое движение тела к ритму бега лошади, и стал постепенно нагонять беглянку.

Оглянувшись, Эпона увидела, что он настигает ее. Она хлестнула рыжего поводьями, но он уже истощил все свои силы. В отчаянии Эпона наблюдала, как молодой скиф поравнялся с ней и подал лошадь ближе к ней.

Эпона как могла сопротивлялась, она била его кулачками по лицу и обзывала словами, которыми кельтские женщины бранят презираемых ими мужчин, но он мрачно добивался своего, принуждая ее лошадь остановиться.

Она досадовала, что упоительная скачка была так безжалостно прервана.

Схватив Эпону, Дасадас стащил ее с седла. Она упала наземь, между двумя лошадьми, и он навалился на нее, сразу же вцепившись в ее одежду железными пальцами.

Она пыталась оттолкнуть его, но никак не могла отдышаться и собраться с силами после падения. Дасадас был очень силен и решителен.

Ее тело и дух приняли Кажака, но она не имела никакого желания уступать Дасадасу. Она извивалась под ним, стараясь упереться коленом ему в живот. И только тут услышала, что он бормочет.

– Скажи мне, скажи, – запыхавшись, бормотал он.

– Что ты говоришь? – Согнутой в локте рукой она попробовала оттолкнуть его, но он отвел прочь ее руку и навалился на нее всей своей тяжестью, буквально вдавливая ее в землю.

– Скажи, – требовал он.

Он смотрел на нее в упор дикими глазами. Черты лица у него были более правильные, чем у Кажака, темно-каштановая борода – мягче, губы – полнее; но в его глазах была неутолимая алчность, встревожившая ее. Она напрягла все свое тело, чтобы показать ему, что не намерена уступить его требованиям, в чем бы они ни заключались.

Дасадас с большим трудом припомнил несколько слов кельтского языка, чтобы объяснить женщине, чего он хочет. Она должна его понять, должна дать ему то, что гораздо важнее, чем ее тело, которым он так легко может овладеть.

Он хотел, чтобы она открыла ему секрет своего колдовства. Он должен обладать этой колдуньей и ее тайной. Она должна объяснить ему, как она совершила чудо.

– Лошадь, – выдавил он, обрызгивая ее слюной в своем старании подыскать подходящие слова, чтобы она могла его понять. – Лошадь мертвый. – Он не смог вспомнить слово «больной». – Ты. Лечить. – Он зыркнул на нее глазами. Она должна угадать его мысли, ведь она колдунья.

Эпона была в замешательстве. Может быть, одна из лошадей мертва и он полагает, будто она может вернуть ее из другого мира? Приподняв голову, она увидела обеих лошадей, его и ее, пасущихся в нескольких шагах от них, живых и невредимых. Что же он имеет в виду?

Он увидел смятение в ее глазах, и это его разъярило. Как может она передать ему свое тайное знание, если даже не понимает. Может ли он добыть это тайное знание, овладев ее телом? Но нет, если бы это было возможно, Кажак уже раздобыл бы это тайное знание и, будучи несдержанным на язык, непременно бы этим похвастался.

Дасадас не знал, что делать с захваченным им великолепным трофеем. В лице, которое склонялось над лицом Эпоны, можно было видеть одновременно ярость и растерянность. Бормоча что-то невнятное, он начал срывать с нее одежды, намереваясь хотя бы овладеть ее телом.