Морган Лливелин - Дочь Голубых гор

Однако Эпона достаточно хорошо могла сопротивляться подобному нападению. Все свое детство и отрочество, как и все кельтские девушки, Эпона училась воинскому искусству наряду с парнями, готовясь к тому дню, когда им, возможно, придется сражаться бок о бок со своими мужьями. Это была неотъемлемая часть их воспитания, и хотя Эпона не питала к воинскому искусству такой любви, как Махка, она тем не менее была очень неплохо подготовлена.

Дасадас был поражен оказанным ему отпором. Она была сильнее, чем казалась, эта стройная кельтская женщина, и она боролась как мужчина, умело рассчитывая каждое свое движение и точно выбирая время. Она была настроена так же решительно, как и он; она ни за что не уступит. Дасадас наслаждался этой схваткой. Он зажал ее между колен и стиснул зубы, полный решимости добиться своего. На его лице отражалась надменная уверенность в своем превосходстве.

Эпона намеренно ослабила сопротивление, добиваясь, чтобы он начал расстегивать свои одежды, уверенный, что она наконец сдалась. И вдруг она взметнулась вверх, нацелившись большими пальцами прямо ему в глаза.

Дасадас отшатнулся и разжал свои колени. Чтобы защитить лицо, ему пришлось убрать и руку, которой он держал ее за плечо, – и все это время она выкрикивала боевой кельтский клич. Она была уже не под, а над ним, все время перемещаясь, нанося ему короткие удары то кулаком, то ногой, проявляя поразительное знание его наиболее уязвимых мест. Прежде чем ошеломленный скиф пришел в себя, она ловко, словно угорь, вывернулась из его рук и пустилась бежать к лошади.

Одним прыжком Эпона взлетела на своего гнедого, дернула его морду вверх, чтобы он перестал щипать траву. Обернувшись, она увидела, что Дасадас сидит, разинув рот, глядя на нее изумленными глазами. Его рука была протянута, как будто она все еще находилась рядом, но она пришпорила лошадь и поскакала обратно к Кажаку.

Дасадас провожал ее неотрывным взглядом. Он чувствовал себя так, будто его долго трепала лихорадка.

Дасадас медленно поднялся на ноги. Он никогда еще так сильно не желал этой женщины. Вожделение, которое он надеялся утолить между ее бедрами, сотрясало все его тело. Теперь он испытывал перед ней прежний, только более сильный, благоговейный трепет – и страх, страх перед чем-то неведомым, чего он не мог постичь. Эпона, Эпона.

Все острее ощущая боль в тех местах, куда искусно сыпала свои удары Эпона, он пошел к своей лошади.

Кажак был занят свежеванием оленя; подняв глаза, он увидел, что к нему спокойным шагом подъезжает Эпона. Ее лошадь сильно пропотела, но пена уже высохла, отросшие в это предзимнее время косматые волосы на холке лежали волнами. Лицо девушки было холодно и отчужденно. Она едва удостоила Кажака приветственным кивком и тут же занялась своей лошадью.

Кажак возвращался с убитым оленем, когда его острые глаза заметили вдали Дасадаса и Эпону. Он наблюдал, недвижимый, как Дасадас поймал девушку и стащил ее с лошади. Он сбросил наземь оленя и схватился за меч, но Аксинья тут же положил свою ладонь на его руку: оба они увидели, как маленькая фигурка кельтской женщины вырвалась из рук мужчины, вскочила на лошадь и поскакала по направлению к ним.

По немому взаимному согласию они вернулись к своей работе, приготовляя свежее мясо, желанную добавку к запасам их провизии.

Кажак смотрел из-под тяжелых бровей на возвратившегося мрачного Дасадаса. Под его глазом красовался синяк, губа была разодрана.

Кажак мысленно улыбнулся и ничего не сказал, но в этот вечер он угостил Эпону печенью оленя и самой лакомой частью бедра. Дасадас получил свой кусок мяса последним: порция была скудная, такая, какие дают женщинам.

Зыркнув глазами на Кажака, он встретил ледяной взгляд.

– Это все, – сказал Кажак, и Дасадас понял, что он имеет в виду. – Она будет жить в шатре Кажака. Не забывай.

– У нее убежала лошадь, надо было поймать, – попробовал оправдаться Дасадас.

Но он не смог провести Кажака.

– Ее лошадь не убежала. Она ездит лучше тебя.

Дасадас знал, что ходит по краю пропасти. Но он не мог с собой совладать. Хотя Кажак не сводил с него хмурых глаз, он не мог удержаться от того, чтобы не поглядеть искоса на Эпону. Кажак перехватил его взгляд.

– Она будет жить в шатре Кажака, – повторил он и, сжав кулак, ударил им по открытой ладони своего спутника, чтобы он запомнил его предостережение. Но Дасадас почти не слышал его. В его ушах все еще звучал голос Эпоны.

Когда Кажак и Эпона улеглись спать, он яростно, так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кому принадлежит девушка, несколько раз утолил свое вожделение. Лежа под ним, изгибаясь вместе с ним в едином ритме наслаждения, Эпона чувствовала, что Дасадас наблюдает за ними из-за костра, и ей было его жаль. Но ритм все ускорялся, и она совершенно позабыла о Дасадасе.

Но в холодном сером утреннем свете она подумала, что любовная игра отнюдь не такое простое дело, каким представляется. В нее вовлекаются не только плоть и кровь, но и что-то другое.

На другой день они достигли мест, уже знакомых скифам, хотя Эпона и не замечала никакой разницы между этими местами и окружающими степями. Но Кажак теперь чаще говорил о своем племени, о стадах, о тех или иных ориентирах, и даже вечно хмурый Аксинья казался веселее.

Солнце было почти в зените, когда они наткнулись на первые повозки и шатры, рядом с которыми паслись смешанное стадо лошадей и крупного рогатого скота и небольшое стадо овец.

Большинство повозок были обычными, запряженными волами телегами, но на некоторых из них, тех, что побольше, были установлены сводчатые шатры. Эти шатры и другие, каркасные, возведенные прямо на земле, из больших, перекрывающих друг друга кусков войлока, были установлены на разборных каркасах из березовых и ивовых сучьев. Позднее Эпона узнала, что войлок изготавливается при помощи вымачивания и спрессовывания шерсти и меха животных, пока они не сплетаются в единое целое, после чего его пропитывают жиром, чтобы он не промокал во время дождей. Женщины могли собирать и разбирать такие шатры меньше чем за полдня, тогда как мужчины заботились о стадах; что до больших телег, то в них с достаточным комфортом могла расположиться целая семья.

Эпона заметила, что в самую большую телегу впряжены не длинноногие верховые лошади, на которых ездят скифы, а большие, крепкие животные с крупными, как у фракийских лошадей, головами; очевидно, они обладали большей скоростью и подвижностью, чем кельтские тягловые пони.

Кажак подъехал к самому роскошному шатру, чтобы приветствовать предводителя этой группы кочевников. Эпона и двое мужчин следовали за ним на расстоянии, предоставляя Кажаку первому испытать на себе дружелюбный – или недружелюбный – прием. Такова была участь предводителя.