Карен Рэнни - Гленлионская невеста

От человека, шагнувшего между ними, пахло торфяным дымом. Волосы у него были длинные и белые, он держал в руке посох, почти такой же высокий, как и он сам. Длинный плащ покрывал поношенную рубаху и штаны, а сапоги представляли собой не более чем болтающиеся куски кожи, связанные шнурками.

Яркие синие глаза незнакомца устремились на Дженет; его губы, скрытые бородой, сложились в ехидную усмешку. Дженет охватило странное чувство, ей показалось, что он смеется над какой-то тайной шуткой, сутью которой была она, Дженет. Она нахмурилась, и это, казалось, развеселило старика еще больше.

Он повернулся к Лахлану:

– Значит, мальчик, ты смягчился.

То был вопрос, требовавший немедленного ответа.

– Да, – улыбнулся Лахлан.

– Значит, ты обещаешься ей?

Лахлан молча смотрел на старика. В зале все стихло, словно в ожидании. Лахлан прекрасно понимал, чего ждет клан – его согласия на брак, но не на брак, заключенный по-английски. По-английски Лахлан обвенчается позже. Они хотят видеть свадьбу шотландца здесь и сейчас, среди музыки и смеха.

Лахлан посмотрел на Иласэд. Он принес много жертв ради своего клана, но это была не жертва. Иласэд он действительно любит.

– Ты интриган, старик, но эту победу я уступаю тебе.

– Победа не моя, мальчик, – возразил Коннах. – Она предсказана судьбой.

Лахлан вышел на середину зала вместе с Дженет, торжественно взял ее за руку обеими руками и сказал:

– Я буду твоим, девочка, если ты этого захочешь. Я обещаю.

Дженет ошеломленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на старца, который казался счастливым, точно гордый отец семейства. Потом кивнула, и зал наполнился смехом и приветственными возгласами.

Только что она стояла, держась за руку Лахлана; и вот уже переходит от одного члена клана к другому, и все сердечно целуют ее в щеки. Дженет походила на лист в потоке, который может только нестись по течению. Она улавливала только обрывки слов, и они словно плыли над ней. A bheil thu toilichte – это, кажется, о счастье. Mi sgith. Кажется, это значит «устала»? Она целую вечность не говорила на гэльском языке. Она совсем забыла его, помнила всего несколько фраз, но, кажется, понимала.

Они вышли из зала. Но не сели на уставшую лошадь Лахлана, а выскользнули во двор и пошли по тропинке, едва освещенной факелами, укрепленным на стене.

– Лахлан! – Дженет остановилась на тропинке и подождала, пока Лахлан обернется. – Куда мы идем?

– Туда, где сможем побыть наедине, девочка.

– Ты снова хочешь поцеловать меня?

– Да, я подумывал об этом. У тебя есть возражения?

Она отвернулась и, нахмурившись, посмотрела в темноту.

– Что такое, девочка? – Он подошел к Дженет. Провел пальцем по ее плечу вниз, к обнаженному локтю. Она натянула шаль ниже, чтобы закрыть голые руки. Лахлан стоял так близко, что она чувствовала его дыхание.

– Знаешь, когда ты меня целуешь, все мысли вылетают у меня из головы, – тихо призналась она. Это ему понравилось, об этом сказала его тихая усмешка.

– Жаль было бы, если бы было наоборот. Это означало бы, что я плохо тебя целую.

– Мне кажется, Лахлан, что ты целуешь очень хорошо, – упрямо сказала она.

Не следовало ему так очаровательно смеяться. Он обнял ее.

Она заглянула ему в лицо, затемненное ночной мглой, освещенное бледным серебром луны.

– Ты попросил меня выйти за тебя замуж, Лахлан?

– Не совсем так, девочка.

– А-а…

– Ты разочарована? Да? – Он нагнулся и поцеловал Дженет. Она задрожала. И припала к нему.

– Я знаю тебя всего десять часов, – пробормотала она.

– Ты их сосчитала, да?

Она кивнула.

– Слишком мало для предложений и поцелуев, да. Иласэд?

Она снова кивнула.

– Ты всегда такая благовоспитанная, девочка? Такая англичанка?

За вопросом последовал новый поцелуй. Этот был еще более крепким, чем тот, которым они обменялись в Большом зале. Она заморгала, прижалась к Лахлану и снова заморгала.

Необыкновенно странный звук проник сквозь окутывающее ее облако. Он был жалобный и трогательный; казалось, сама земля подает голое. Дженет прислушалась. То был резкий стон неземной красоты, примитивный и странно приятный.

– Это волынки, Иласэд.

Она никогда не слышала волынку – они были запрещены законом еще до того, как она родилась, – но порой Дженет казалось, что она может представить себе этот звук, такой чистый и такой настоящий, что от жажды услышать его пробирало до костей.

– Разве они не запрещены?

Она скорее почувствовала, чем увидела, что он пожал плечами.

– Это английский закон, и притом старый. Кто узнает, чем мы здесь занимаемся?

– Что они играют?

– Жалобу Синклеров. Хочешь знать слова?

Она кивнула.

– «Это зовет тебя мое сердце теперь, когда опускается ночь; все гордые Синклеры приветствуют тебя здесь, в этой долине. Родина – это улыбка, которой тебя встречают; родина – это земля, по которой ты будешь ходить; родина – это Гленлион и дух тех, кто в нем живет». – Он привлек ее к себе. – Это красивая мелодия, девочка, но некоторые говорят, что ее играют слишком часто. Как бы то ни было, это наши волынки, и мы имеем на них право.

Ее охватило ощущение будущей утраты, такое сильное, что Дженет никак не могла с ним справиться. Она обвила одной рукой его шею, прижалась лбом к его груди; другая ее рука легла ему на плечо. Она больше никогда не приедет сюда. Обстоятельства отошлют ее далеко от Гленлиона, далеко от границы, быть может, даже в Лондон.

Но эта ночь принадлежит ей. А с нее довольно и этого.

Он обхватил ладонями ее лицо. Он наклонился так, что всего дюйм разделял их губы. Он терпеливо ждал. Она затаила дыхание. С губ ее слетел какой-то звук, и Лахлан понял, что она скорее становится его соучастницей, чем сдается.

Как долго он хочет ее? С тех пор как впервые увидел или даже раньше? С самого начала своей жизни? Кажется, именно так.

– Иласэд, – шепотом проговорил он ей в губы. Их поцелуй будил нечто большее, чем страсть. Желание отдать себя. Любовь.

Наконец он отодвинулся и прижался лбом к ее лбу. Лахлан тяжело дышал, она крепко схватилась за его руки, щеки у нее горели там, где он ласково прикасался к ним. Предвкушение – часть любви, и он хотел, чтобы она ощутила всю меру наслаждения и всю его боль.

Ощутила так, как он это ощущал. Кровь у него горела, дыхание было хриплым.

Он встал перед ней на колени и протянул руки к ее туфлям.

– Лахлан? – В ее голосе был вопрос, но она не отступила. Он положил руку ей на лодыжку. Слегка сжал ее, и Дженет подняла ногу. Он быстро снял с нее туфельку.

– У тебя красивые ноги, Иласэд.

– Спасибо, – сказала она.

Какая она вежливая, его Иласэд. Будет ли она благодарить его потом таким вот благовоспитанным английским голоском? Лахлан усмехнулся. Будет, если он все сделает правильно.