Лора Бекитт - Любовь и Рим

– Благодарю тебя, госпожа. Но я не голодна. Позволь мне побыть с ребенком.

– Ей многое пришлось вынести, – сказала Ливия, провожая Тарсию взглядом. – На острове она была вынуждена сожительствовать с одним из пиратов, тогда как ее собственный возлюбленный то ли жив, то ли нет…

– А твой? – вдруг спросил Децим, беря ее за руку и глядя в лицо.

Ливия молчала. Никогда ей не разгадать эту мрачную тайну жизни, никогда не понять того страшного закона, согласно которому всегда существуют грани, какие невозможно перешагнуть: если ты понимаешь, что есть твое настоящее счастье, то ни за что его не получишь, а если получишь, значит, ошибался и будешь разочарован в своем выборе.

Ливия сидела, уронив голову на руки, согнув плечи, и со страхом глядела в собственное будущее. На что она должна была надеяться и во что могла верить?

Гай Эмилий сидел в хижине и тупо глядел в щель между досками. Он словно бы видел себя со стороны, распятого на кресте, видел сочившуюся из ран кровь, понимал, что страдает, но… Мысль о том, что жизнь не удалась, обрушилась на него и оглушила, придавила к земле, сделав почти бесчувственным. Ему казалось, он понимает, почему все случилось именно так, как случилось: в нем не было ни упорной настойчивости прирожденного победителя, ни величия настоящего римлянина, потому он потерпел пораженье во всем!

Хлопнула ветхая, кое-как прилаженная дверь – вошел Мелисс и остановился, пристально глядя на Гая. Тот поднял голову. Он словно бы только сейчас заметил, как здесь пусто и грязно. Под ногами был влажный песок, от которого веяло затхлостью, изъеденные морскими ветрами и дождем доски стен почернели, в углу валялись какие-то тряпки. Внезапно Гаю пришла в голову нелепая, дикая мысль, что он навеки заперт в этой отвратительной хижине наедине с этим не менее отвратительным существом. Что бы ни говорил и ни делал Мелисс, все вызывало в душе Гая смесь возмущения и презрения. Он относился к нему так, как отнесся бы строитель к камню, который стал бы вдруг диктовать свою волю. То, что этот человек, пусть из каких-то непонятных, хотя явно корыстных побуждений, все-таки сумел отсрочить его смерть, не имело значения.

Патриций оставался патрицием везде и всегда, так же как рабы оставались рабами, грязным песком, по которому ступали ноги великих. И в поместье отца Гая Эмилия работали закованные невольники, которые, возможно, голодали и подвергались суровым наказаниям, – Гай никогда не задумывался над этим. Хозяева назначали размер пайка, остальное было вопросом честности управляющего. Конечно, находились рабы, не желающие покоряться судьбе, – их распинали на кресте или забивали насмерть, тогда как плебеев, даруя им обещания и кидая мелкие подачки, обращали в скот, в гонимое в нужном направлении послушное стадо.

Для такого человека, как Гай Эмилий, даже сама мысль о том, чтобы вступить в сговор с таким человеком, как Мелисс, считалась позорной. Что такое Мелисс? Отбившаяся от стада паршивая овца, возомнившая, что у нее есть право выбора, воля и гордость, человеческая оболочка, полная гнили!

– Меня спрашивают, долго ли еще ждать выкупа и был ли какой-то ответ. Что сказать?

– Говори, что хочешь. Ты знаешь правду.

– Сначала я хочу узнать, зачем ты плыл на Сицилию.

– Теперь это не имеет значения.

– Имеет. Если не желаешь принять мучительную и позорную смерть…

– Мне все равно.

– На кого ты надеешься? – дерзко произнес Мелисс – Может быть, на богов?

Гай Эмилий усмехнулся. Его взгляд оставался неподвижным. Боги? Пленники, доставленные из Греции в Рим и получившие новые имена? Их милость можно купить жертвоприношениями и дарами, но они не дают утешения. Гай помнил, как в раннем детстве думал, будто статуи небожителей и есть сами боги, и когда отец объяснил ему ошибку, чувствовал себя пристыженным и отчасти обманутым в каких-то сокровенных ожиданиях, словно вместо бриллианта ему подсунули грубую подделку. И отчасти оно сохранилось, это детское впечатление о богах как о чем-то непонятном, бесконечно далеком и холодном.

– Ни на кого, – сказал он. Мелисс присел на корточки.

– Ты плыл к Сексту Помпею, так? Я тоже слышал о нем, еще в Афинах. Для начала у меня есть лодка, а потом нас, надеюсь, подберет какой-нибудь корабль.

Что-то – эти неожиданно произнесенные слова или полный странного напряжения взгляд черных глаз – все-таки заставило Гая внимательнее присмотреться к собеседнику. Он отличался от других пиратов: те были совершенно бездумны в своих желаниях, они действовали с тупой жестокостью, но без злобы. Этот казался другим, в нем чувствовалась злость, мстительная ненависть, железное упорство – именно они лежали в основе его живучести.

«Мы преступаем закон во имя власти, они – во имя сытости», – так иной раз думал Гай. Но этого человека деньги интересовали скорее как средство добиться чего-то еще.

– Зачем тебе Секст Помпей? Чего тебе не хватает здесь? Вы получили десять талантов – это очень большие деньги.

– Большие, если не делить их на всех. Я уже говорил, что не люблю делиться. И не люблю ходить в стаде. Рано или поздно их настигнут и перебьют – всех до одного. А я хочу жить.

– Так бери лодку и отправляйся на Сицилию один. Что тебе мешает?

Мелисс усмехнулся:

– Ты – римский патриций, а я – бедный вольотпущенник. Таким, как ты, Помпей дает должности, снабжает деньгами…

– То есть ты хочешь, чтобы я похлопотал за тебя перед Помпеем? Но ты должен понимать: он и сам без труда отличит орла от крысы!

Глаза Мелисса яростно блеснули, но он сдержался и произнес, слегка растягивая слова:

– Кто знает, может, у него другие представления о том, что по-настоящему ценно в этой жизни.

– Сомневаюсь.

На самом деле все было вполне объяснимо. Секст Помпей принимал беглых рабов и преступников не потому, что сочувствовал им и желал помочь, просто у него не было иного способа пополнить свое войско. Спасавшиеся от проскрипций знатные римляне, которых он усиленно зазывал на Сицилию, вели себя крайне осторожно, они знали себе цену и далеко не всегда думали только о деньгах, тогда как для всякого сброда не существовало преград морального порядка. Но тем сомнительней была их преданность.

– Они будут пить всю ночь, – сказал Мелисс, – нам никто не помешает.

Гай снова вгляделся в него. Вечная готовность к борьбе за жизнь – вот что отличало Мелисса. Ему бы и в голову не пришло сдаться и опустить руки, тогда как он сам…

«Судьба», – сказал себе Гай Эмилий.

И – покорился судьбе.

…Ближе к утру, пока еще не рассвело, они пробрались к спрятанной в прибрежном кустарнике лодке: Гай шел за Мелиссом, как слепой за поводырем. Им в самом деле никто не помешал: кое-кто из пиратов сидел у костра, остальные, утомленные многодневной попойкой, спали в хижинах.