Нора Хесс - Шторм

– Я до сих пор люблю Бекки, Шторм, и в моем возрасте мне не будет зазорно съездить к ней в гости или поговорить с ней, если мы вдруг случайно столкнемся где-нибудь в городе. Но ты – слишком молода. Ты знаешь, что станут говорить о тебе люди, если заметят тебя в компании с Бекки? Они скажут, что ты не лучше, чем она. И слух об этом облетит всю округу. Ты навсегда погубишь свою репутацию и потеряешь доброе имя.

Шторм понимала, что Мария права. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы сочинить такую сплетню и бросить в нее грязью. Она ни слова не сказала в ответ на речи Марии, а только упрямо сжала губы, окончательно приняв твердое решение. Она ни за что не предаст их с Бекки дружбу. Пусть некоторые люди поверят грязным слухам, но тот, кто знает и любит Шторм Рёмер, никогда не допустит и мысли о чем-нибудь подобном.

Шторм снова уселась за стол. Бессвязные мысли бродили у нее в голове, она вспоминала своих учеников, друзей, оставленных в Шайенне, свою любимую собаку, погибшую под копытами стада обезумевших коров, которые ни с того ни с сего обратились в паническое бегство… Тогда Шторм было всего восемь лет.

Когда спустились сумерки и в кухне стало темно, она встала, зажгла лампу, стоявшую в центре стола, и начала собирать грязную посуду. При этом Шторм не могла удержаться от печальной улыбки. Относя посуду в мойку, она думала, что дома все по-старому, как будто и не было последних четырех лет. Во всяком случае, у нее сложилось такое впечатление, когда Мария сказала ей перед ужином, что завтра надо поменять постельное белье, а свежее лежит еще в корзине и ждет, пока его отутюжат.

Сумерки постепенно перешли в непроглядную темень за окном, незаметно опустилась ночь, пока Шторм мыла и вытирала посуду, а потом подметала пол на кухне. Она прошла в гостиную и зажгла там две лампы, грустно думая, что для нее наступил одинокий длинный вечер, который ей не с кем коротать. Мария уехала в гости к сестре в Ларами, а Кейн, вне всякого сомнения, вернется домой посреди ночи, когда Шторм будет уже крепко спать в своей постели. Она догадывалась, что он поехал в город на свидание с какой-то женщиной. Она спрашивала саму себя: неужели наступит такое время, когда ее брат свяжет, наконец, свою судьбу с судьбой какой-нибудь женщины? Одно время репутация Кейна по части его скандальных связей была ничуть не лучше репутации в этом плане Уэйда Мэгэллена.

Большая уютная комната, в которой сейчас сидела Шторм, всегда служила Рёмерам местом, где собиралась вся семья, чтобы обсудить события дня минувшего и планы на будущее. Шторм охватила тоска от этих мыслей, она прошла по комнате, дотронулась до кожаного кресла, где, бывало, сиживал ее отец, и коснулась рукой любимого кресла-качалки своей матери, в котором она уютно устраивалась вечерами.

Шторм минуту помедлила перед камином, разглядывая призы, стоявшие на каминной полке. Их завоевали отец и Кейн в состязаниях по стрельбе из ружья на родео, где они объезжали полудиких лошадей.

Оба они были прекрасные стрелки и наездники, слава о которых гремела по всей округе. Шторм тоже умела обращаться со стрелковым оружием, как и ее покойная мать. Отец считал необходимым, чтобы обе они выучились стрелять из пистолета и ружья и могли метко поразить цель. Потому что не проходило и недели без того, чтобы на их участок не вторгся какой-нибудь бродяга в поисках пищи. Некоторые из этих проходимцев были людьми столь бесчестными, что вполне могли воспользоваться своим преимуществом в силе над беззащитными женщинами, оставшимися дома в одиночестве. Кроме того, в их владения мог забрести какой-нибудь изгнанный из племени индеец, нечистый на руку, который рад был украсть хоть что-нибудь, но особенно охотился за лошадьми.

В комнате, нагретой за день летним солнцем, было душно, и Шторм вышла на крыльцо, чтобы подышать вечерней прохладой. С реки Платт дул легкий влажный ветерок. Она уселась на воздухе в старое кресло-качалку и запрокинула голову на его спинку. Шторм вспомнила, сколько слез она пролила из-за Уэйда Мэгэллена здесь, в полной темноте и одиночестве, когда ее никто не видел.

Уэйд был ее кумиром с самых ранних детских лет и оставался им вплоть до недавнего времени, до того дня, когда она покинула родное ранчо и уехала в Шайенн.

Только Бекки знала ее тайну. Она знала, что многие зеленые юнцы, которые бегали за Шторм, в ее глазах сильно проигрывали Уэйду. Шторм сравнивала всех парней с ним, и сравнение было не в их пользу.

Уэйд стал в свои зрелые годы еще более обаятельным, чем прежде. От него исходил своего рода магнетизм, который заставлял незамужних женщин всей округи бегать за ним самым неприличным образом, забыв всякий стыд и женскую гордость. Шторм страшно ранили насмешки окружающих, говоривших, что Уэйд Мэгэллен редко отказывается от того, что ему так откровенно предлагают. Он не упускает своего никогда. Это и понятно, он был молодым, полным сил мужчиной, которому – как утверждала молва – незачем было посещать публичный дом, находившийся рядом с салуном его отца, и платить там за доставленное ему удовольствие. У него был более чем достаточный выбор среди так называемых порядочных женщин.

Но больше всего Шторм ранило то обстоятельство, что Уэйд почти не обращал на нее никакого внимания. То, как он демонстративно избегал ее, выглядело почти оскорбительно.

И вдруг, когда ей исполнилось восемнадцать лет, все резко переменилось. Она неожиданно оказалась на седьмом небе от счастья. Однажды жарким летним днем она оседлала Бьюти – молоденькую низкорослую кобылу, которую только что подарил ей на день рождения Кейн, – и поехала прямо через луг, держа путь к тенистой прибрежной дороге. Минут через десять она заметила впереди Уэйда верхом на огромном черном жеребце. Она окликнула его и пустила свою лошадку галопом. Поравнявшись с ним, она одарила молодого человека неопределенной улыбкой и, не веря своим глазам, увидела, что он широко улыбается ей в ответ. Такого она уже давно не помнила и была поражена и обрадована.

– Как ты считаешь, может твоя лошадка обогнать в скачке моего, жеребца? – задал он провокационный вопрос.

Они оба отлично знали, что Бьюти не могла обогнать Ренегейда – большого вороного скакуна, самого стремительного во всей округе, – однако они поставили своих лошадей в одну линию, и, когда Уэйд крикнул: «Вперед!» – пустили их что было духу с места в карьер, так что земля задрожала от громового топота копыт.

Конечно, она проиграла скачку, но, когда Уэйд помог ей спешиться, она, вспотевшая и покрытая с ног до головы пылью, опять улыбнулась ему, заявив, что когда-нибудь она непременно обгонит его жеребца.

Река Платт, протекавшая всего в нескольких ярдах от дороги, манила их своим журчанием и сулила прохладу.