Конни Брокуэй - Безрассудный

Она сама подписала себе приговор.

– Честно говоря, Дженет, – прошептал он, обращаясь к ее изображению, – разве не странное совпадение то, что ты осознала мое двуличие именно в тот день, когда я устраивал, может быть, самый важный в моей жизни прием? Да, – кивнул он, – ты могла бы и сама спрыгнуть с этой проклятой скалы, а не вынуждать меня толкать тебя вниз. Ты сделала это для того, чтобы испортить мне прием, да? Но я расстроил твой маленький план, дорогая.

Он рассеянно пощупал шелковый арисед.

– Что ты имела в виду, когда позволила мне найти этот шарф, Дженет? Ты никогда не отличалась хитроумием. Ты была утомительно прямолинейна, сказать по правде. Так что все это значит?

Карр задумчиво помахал обрывком шарфа перед портретом. Возможно, если бы она не погибла той ночью, он бы не счел необходимым жениться на других богатых наследницах. И тогда не было бы больше смертей и не было бы его изгнания. Да… она виновата перед ним, и ей за многое придется ответить.

Возможно, Дженет признала свою вину.

– Ты оставила мне это в знак того, что просишь прощения? Хочешь сказать нечто вроде: «Вот, возьми эту проклятую штуку. Она причинила достаточно горя». – Это объяснение ему понравилось. – Это разумно. Я хочу сказать, что шарф не та вещь, которую оставляют, чтобы навести ужас на человека. Это же шарф, клянусь Богом, а не окровавленный глаз или пульсирующее сердце.

– Господи, отец, пожалуйста, сообщи мне, если тебе придет в голову наводить на кого-нибудь ужас. Я немедленно уеду, – непринужденно произнес у него за спиной женский голос.

Карр повернул голову.

Фиа стояла в дверном проеме, скромно скрестив руки у талии чрезвычайно нескромного платья из темно-синего шелка. Другая выглядела бы в подобном платье дорогой шлюхой.

Отец и дочь молча смотрели друг на друга. Нарумяненное и напудренное лицо Фиа было совершенно спокойным. Когда-то он видел восточную куклу, фарфоровую статуэтку, изображающую какой-то театральный персонаж, изумительной работы. Это было настоящее произведение искусства. Но что-то в кукле внушало беспокойство. Глядя на свою дочь, Карр испытывал точно такое же ощущение.

– И как давно ты шпионишь за мной? – спросил он.

– Я и не думала шпионить за тобой, Карр. Разве ты не слышал старую детскую поговорку «Тот, кто подслушивает у замочной скважины, ничего хорошего о себе не услышит»?

Тон ее был уклончивым, блестящие голубые глаза ничего не выдавали. Когда-то она делилась с ним всеми своими мыслями, теперь она замкнулась в себе.

– Что тебе нужно?

– Этот человечек, Рэнкл… Он сказал, что ты не будешь обедать. Я подумала, что ты заболел. И пришла проверить. – Ее тон не выражал озабоченности, всего лишь равнодушное любопытство. – Прости за вопрос, но она тебе отвечает? – Она подняла взгляд на изображение Дженет.

Карр задернул занавески.

– Говорить перед картиной не то же самое, что говорить с картиной, Фиа.

– Неужели? Спасибо, что объяснил мне эту тонкость.

Ни тени чувства не появилось на ее гладком, восхитительно юном лице. Ну и пусть. Оба его сына были горячими, эмоциональными детьми; и в результате оказалось, что он совершенно напрасно тратил на них время.

Фиа была другой. Фиа была таким же хищником, как и он сам.

Она никогда не позволяла слезливой сентиментальности заслонить здравый смысл или скучным принципам помешать ее намерениям, а в ее намерения входило позаботиться о том, чтобы сделать самую блестящую партию в английском обществе, черт побери! В европейском обществе! Таким образом, ее отец окончательно и бесповоротно получит власть, престиж и деньги. Так много денег, что ему больше никогда не придется тратить ни секунды времени на мысли о них.

– Что это у тебя в руке? – спросила Фиа.

– Кусок шарфа, который был на Дженет в день смерти.

– Не говори только, что его принес тебе ее призрак, – рассмеялась Фиа, а потом, с ужасающей точностью прочитав выражение его лица, тихо прибавила: – Господи, кажется, я попала в самую точку.

Она протянула руку, быстро коснулась кончиками пальцев шелка и так же быстро отдернула руку.

– Знаешь, – хладнокровно произнесла Фиа, – мне очень хотелось бы увидеть призрак матери. Если тебе когда-нибудь представится случай поболтать с этой прозрачной дамой, будь добр, направь ее истлевшие останки ко мне.

– Ты смеешься надо мной? – спросил Карр самым угрожающим тоном.

Она спокойно посмотрела на него:

– Может быть.

Это было невыносимо, но он не посмел дать ей пощечину, и то, почему не посмел, раздражало его гораздо сильнее, чем любые слова, которые она могла произнести. Он не ударил ее потому, что теперь уже не знал, на что она способна. На месть – несомненно. А возможно, и на большее.

– Иди вниз, – приказал он.

Карр ждал, ненавидя себя за ту неуверенность, которую чувствовал. Она никогда прежде не оказывала прямого неповиновения. Но когда-нибудь, а может быть, очень скоро, это произойдет. Необходимо выдать ее замуж до этого.

– Моих гостей нельзя оставлять без присмотра, – добавил он.

– Ты прав. Им необходим дудочник [2]в качестве предводителя в их кутежах.

– Я скоро приду.

– Надеюсь. – Фиа собралась уходить. – Там одна леди очень остро ощущает твое отсутствие. Она была очень огорчена, когда услышала, что ты не будешь обедать.

Карр заинтересовался. Неужели это она? Дженет?

– Леди? – переспросил он. – Как она выглядит?

Фиа с интересом наблюдала за ним.

– Пожилая. Еще не совсем старуха, но решительно почтенного возраста.

Ужасное предчувствие охватило его. Дженет умерла в расцвете женской красоты. Мысль о том, что ее дух вселится в тело, не столь прекрасное, никогда не приходила ему в голову. Она не может так с ним поступить!

– Кто эта леди?

– Миссис Диггл? Суетливая старая курица с мягкими манерами.

– Дуглас, – поправил ее Карр. Его тревога улеглась.

Он знал эту леди. Трудно вообразить женщину, меньше похожую на Дженет.

– Нет, она не из моих обычных гостей. Но ее племянник – другое дело.

– Вот как? – равнодушно протянула Фиа.

– Да. Он провел здесь весну. Ты его помнишь, – лукаво произнес Карр, увидев возможность отомстить Фиа за ее насмешку. – Томас Донн.

Фиа никогда не признавалась, что увлечена высоким шотландцем. Но в этом не было необходимости. Каждая недомолвка, каждый взгляд, каждая светская беседа с Донном, которую подслушал Карр, свидетельствовали о первой страсти молодой девушки. Так же, как и ее внезапное и полное молчание, когда речь заходила о чем-то с ним связанным.

Карр был вознагражден. Ее зрачки слегка сузились, тонкие ноздри слегка побледнели. Это была почти неуловимая реакция.

– Конечно, – резко ответила Фиа. – Теперь я их вспомнила.