Эмма Драммонд - Прозрение

Он был ее. Руки, которые раз уже прикоснулись к ней, теперь должны были гордо и властно подчинить себе все ее млеющее от неги тело. Они должны гладить ее кожу пронзительно-ласково, дотрагиваться до ее груди нежно, но настойчиво. Его губы должны слиться с ее губами, прикоснуться к ее шее, к ее телу, словно говоря о том, сколько времени пришлось ему ждать. У нее перехватило дыхание. Она жаждала быть смятой его тяжестью, здесь, на сене, трепетно подчиниться ему. Но она могла лишь стоять перед ним неподвижно, сознавая, как она слаба.

– Ну? – услышала она голос спутника Алекса.

– Оставайтесь до рассвета, – услышала она собственный голос. – Но затем вам придется уйти. – Она отвернулась и добавила: – Я постараюсь принести вам еды.

– Хетта! – сказал Алекс и, крепко сжав ее руки в своих, повернул ее к себе и продолжил на ломаном голландском, отчего она едва не заплакала: – Я не хочу делать ничего, что может тебе причинить вред. Ты – моя жизнь… Моя единственная любовь. Я думаю, что нам надо уехать, уйти отсюда.

Она позволила своей голове на минуту упасть к нему на грудь.

– Я уж думала, что никогда тебя больше не увижу, – медленно, чтобы он мог понять каждое слово, произнесла она. – Видно, такова воля Божья, и тебя привел сюда сам Господь.

Он прижался щекой к ее голове и тихо проговорил:

– Не знаю, Хетта…

– Нет, это именно так, – с уверенностью в голосе сказала она. – Из дикой степи ты пришел прямо к моей двери. В вельде человек должен знать, куда идет, а если он не знает, то его ведет Всевышний. Его любовь – это моя любовь.

Она заставила себя вырваться из его объятий и подошла к двери.

– Ведите себя тихо, – сказала она по-английски. – Я вернусь когда смогу.

И она вышла на улицу, под дождь, забыв взять яблоки, за которыми приходила.

На кухне было тепло и светло. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, стараясь унять сердцебиение.

Упа сидел на стуле и чинил башмаки, прошивая кусочки кожи шилом. Знакомая фигура с трубкой в зубах. Он может и не вспомнить о своем поручении.

«Ты – моя жизнь, моя единственная любовь», – так сказал Алекс, прижимая ее к себе.

Сознание того, что он здесь, рядом, переполняло ее, заставляло трепетать каждый ее нерв. Он принадлежит ей. Почему же он не на этой кухне, почему не сидит у домашнего очага, где она могла бы накормить его и утолить его душевный голод? Ее любовь, не находившая себе выхода, причиняла ей только боль.

– Все еще льет? – спросил ее Упа, не поднимая головы.

– Да, – ответила она. – Льет все так же. Видно, ветер с запада.

– Н-да, – покачал он головой. – Значит, надолго, на несколько дней уж точно. Молись за брата, чтобы Господь ему послал укрытие этой ночью.

Он взглянул на нее и удивился.

– Что это с тобой, тебя, что, оторопь взяла? – спросил Упа.

Он сказал это ласково, но Хетта затряслась от страха. Только сейчас она поняла, как она рискует.

– Да нет, – ответила она. – Просто разморилась на тепле после улицы.

Старик настороженно посмотрел на нее.

– Да, – медленно сказал он, – тяжело стало работать, когда твой брат ушел на войну. Но такое выпало и на долю твоей матери, когда мой сын пошел воевать с англичанами.

Он положил руки на колени, все еще держа в них кожу, и стал задумчиво глядеть на огонь, о чем-то вспоминая.

– Твой братишка еще сосал грудь твоей матери, а ты уже сидела у нее внутри, вот так. И вот тогда-то, когда он был так нужен своей семье, они его и убили. Я сел на коня и отправился мстить его убийцам, но их уже не было в живых.

Она заставила подойти себя к очагу, где длинной чередой над огнем висели котелки. Вчера закололи теленка, и теперь Хетта готовила его мясо, разделанное негритянской прислугой. Жар, исходивший от огня, не только не согрел Хетту – она еще сильнее задрожала.

– Вот говорят, что я слишком старый, – продолжал Упа. – Ты знаешь, что так говорят про меня?

– Да, Упа, – ответила Хетта, предчувствуя что-то неприятное.

– Но если они убьют моего внука, то увидят, как страшна месть Иоханнеса Майбурга! Он пойдет на врага с ружьем и не остановится до тех пор, пока последний англичанин не покинет нашу землю! Они узнают, какой я старый!

Такие разговоры этот патриарх заводил очень часто. Хетта, находившаяся в полном смятении, машинально помешивала еду в котлах.

– Дождь теперь побьет кукурузу. Молодые побеги с южной стороны уже погибли, – произнесла Хетта. Она понимала, каким равнодушным должен казаться ее голос, но все равно продолжила: – Нам предстоит плохой год.

– Бывали и похуже, – безразлично ответил старик. – Человек-то не может прекратить дождь. Бог испытывает наши силы. Слабые в изнеможении падают, а сильные продолжают свой путь под присмотром Его всевидящего ока.

Старик говорил с уверенностью, словно сам испытывал ее, Хетты, силы. Жар от очага обжигал ей лицо и руки, пар и дым клубились вокруг нее, как будто она была в аду. Уставшая от этой пытки, Хетта отошла от очага к буфету и трясущимися руками стала доставать оттуда посуду. Накрывая на стол для ужина, она как будто отвлеклась, но эта работа лишь занимала ее физически, не облегчая ее душевных мук, не избавляя от сомнений, от смятения и чувства вины. Она вздрогнула, когда Упа взял ее за руку, в то время как она проходила мимо него, но он ласково погладил ее кисть и улыбнулся. Глаза его слезились.

– Ты – хорошая женщина, Хетта, да, ты – хорошая, – с этими словами он еще раз погладил ей руку, и, тяжело опустив свою руку на колени, добавил: – Может быть, они и правы, и Иоханнес Майбург действительно слишком стар.

– Нет, Упа, – хрипло ответила Хетта.

– Человек стареет тогда, когда уже не в состоянии жить настоящим. Когда ему начинает казаться, что все лучшее – позади, когда он начинает приписывать отошедшим к Создателю людям добродетели, какими те никогда не обладали…

Хетта остановилась и посмотрела на него. Никогда еще она не видела, чтобы дед был таким… таким смиренным и тихим. На сердце у нее стало еще тяжелее.

– Твой отец родил сына в подобие себе. Сам он был мирным человеком. Я же в память о его жертве говорю о нем как о великом человеке, – сказал Упа, и лоб его перерезали морщины. – Я любил его, как Авраам любил Исаака, но против его воли послал его на войну, так же как и своего внука – ради нашего народа, ибо Господь отдал нам эту землю во владение. Но его сыну я говорил о нем неправду: на самом деле его отец был всего-навсего добродушным мечтателем, который против своего желания уехал на войну, покинув родную ферму и семью, – и Упа тяжело вздохнул. – Все мы рабы Божьи. Кто-то исполняет то, что ему назначено было исполнить, быстро, и тогда Господь забирает их к себе. Другие же трудятся в руце Его многие годы, пока он не позволит им воссоединиться с ним.