Элизабет Чедвик - Сокровища короля

– Нельзя же бросить его на погибель, – раздраженно сказала девушка. – Возвращайся в монастырь за помощью.

– А ты останешься с ним одна? – жалобно проскулила Годифа.

– Я впервые на этой тропе, а ты знаешь дорогу, – рассердилась Мириэл. – Вряд ли он в состоянии меня изнасиловать. А если ты опасаешься за мое целомудрие, так знай: с тех пор как мне пришлось ухаживать за больным дедушкой, мужское тело перестало быть для меня тайной.

Годифа сдавленно охнула.

Мириэл сняла с себя плащ и укутала в него умирающего.

– Давай сюда и свой, – распорядилась она. – Надо его согреть.

Уступая настойчивости более властной Мириэл, Годифа послушно расстегнула свой плащ и передала его девушке.

– Интересно, кто он? – прошептала она. – И почему он здесь?

– Этого мы никогда не узнаем, если он умрет. – Мириэл решительным жестом показала в направлении, откуда они приехали. – Поторопись. И попроси у матери Хиллари ее носилки.

С огромными от страха глазами побледневшая монахиня натянула поводья и погнала мула в туман.

Мириэл укутала юношу во второй плащ и уложила его голову в капюшон Годифы. В складках темной шерсти его лицо казалось еще белее. Она тоже гадала, откуда он здесь взялся. Путники на болоте встречались редко. Те, кого они принимали в монастырском гостевом доме, обычно держали путь из Линна в Кембридж и Линкольн, и они приходили не с этой стороны. За пастбищами простирались лишь топкая низина и серое Северное море.

Хмурясь, девушка сунула руку в капюшон и потрогала волосы мужчины, затем лизнула кончики его пальцев и, ощутив вкус соли, вновь подумала о море. Должно быть, он упал за борт с рыбацкого судна или торгового корабля, шедшего из Линна, предположила она. Возможно, он просто бедный матрос, оттого-то и одет так плохо.

Она взяла одну руку мужчины и стала ее растирать. На его ладони, как она и ожидала, были мозоли, но у оснований отдельных пальцев кожа была светлее – вероятно, он еще недавно носил кольца. На тыльной стороне она заметила царапины, будто он продирался сквозь густые заросли. На подбородке и вокруг губ пробивалась щетина цвета темной бронзы. На одной щеке вспух синяк. Мириэл коснулась ссадины, но мужчина не пошевелился и не застонал.

– Кто бы ты ни был, – пробормотала она, – из-за тебя в монастыре поднимется дьявольский переполох. – При этой мысли девушка довольно улыбнулась.

Церковный колокол, который слышал Николас, теряя сознание, продолжал звонить и когда он открыл глаза. В первое мгновение он подумал, что умер и попал в ад, ибо одежды на нем не было, а все тело горело, будто его жарили на огне. При свете коптящей свечи некий демон натирал его чем-то едким и жгучим, как крапива.

Николас хотел закричать, но из горла вырвался лишь тихий хрип, и когда он попытался пошевелиться, тело не подчинилось ему.

Демон повернул голову. Лицо с волосатым двойным подбородком нависло над ним и обдало чесночным запахом.

– Очнулся, наконец, – объявил демон.

Его обступили еще несколько демонов. Один из них, неодобрительно хмыкнув, прикрыл его чресла льняным полотенцем.

– Жить будет?

– Пока еще рано говорить, – отозвался первый демон. – Я натерла его теплым травяным настоем, и теперь, чтоб снадобье подействовало, его нужно укутать. Если за ночь не умрет, шансов на выздоровление прибавится.

Значит, он все-таки жив и это не демоны.

– Где я? – слабым голосом спросил Николас.

– В монастыре Святой Екатерины-на-Болоте, – ответило склонившееся над ним лицо. – Две наши сестры нашли тебя на пастбище.

Николас кивнул. Ему припомнился девичий голос, говоривший что-то о дьявольском переполохе в монастыре. Должно быть, это и натолкнуло его на мысль о демонах. Темные балахоны – это обычное одеяние монахинь, и он, по всей видимости, лежит сейчас в монастырском лазарете.

– Можешь сказать нам, кто ты и что с тобой случилось? – Вопрос задала старая монахиня. Она была маленькая и щуплая, как сухая ветка, но взгляд ее блеклых голубых глаз пронизывал насквозь, и держалась она с достоинством, что никак не вязалось с ее тщедушной фигуркой.

– Прилив, – прохрипел Николас и сдавленно сглотнул.

– Может, тебя смыло с корабля?

Николас мотнул головой. Нависающие лица расплылись перед глазами, и теперь он видел только воду, слышал только вопли умирающих и лошадей, сквозь которые пробивался неумолчный звон колокола. Он закрыл глаза, жалея, что проснулся.

Его губ коснулся край сосуда, и на язык потекла теплая жидкость. Он стал отплевываться, думая, что это морская вода, но его голову сдавили тисками, зажали нос, и когда он попытался вздохнуть через рот, в горло полился отвар – отнюдь не соленый, а горький, как сок алоэ. Потом его опутали чем-то, словно муху в паутине, и оставили одного.

Звон прекратился, и его объяла тишина. Темноту под смеженными веками прорезали вспышки кошмаров. В засасывающем месиве он плыл к берегу с громоздким сундуком в руках, который с каждым его рывком становился тяжелее и тяжелее. И когда он бросал взгляд в сторону суши, проверяя, долго ли еще ему мучиться, оказывалось, что он не продвинулся ни на дюйм. Из глубины к нему тянулись руки утопленников, стремящихся увлечь его за собой.

Громкий треск вывел его из забытья. Он жадно вздохнул, хватая ртом прохладный пряный воздух.

По комнате ползала на четвереньках молодая монахиня. Бормоча под нос ругательства, она собирала черепки разбитого глиняного кувшина. Девичье лицо обрамлял платок, от этого лицо казалось бледным, но правильные черты не теряли выразительности. А бранилась она не хуже базарной бабы. Будь у него силы, Николас непременно расхохотался бы, но, ослабевший и истощенный, он мог только смотреть.

Почувствовав его взгляд, девушка резко обернулась, держа в руках собранные черепки. Их глаза встретились, и на мгновение на ее лице отразился испуг, но она быстро оправилась от замешательства, придав чертам по-монашески бесстрастное выражение. Бросив черепки в плетеную корзину, она отряхнула руки.

– Конечно, оставили кувшин на самом краю – вот и разбился. – Девушка с вызовом повела плечами. – Все равно они меня отругают, когда вернутся из церкви. – Она встала возле него: одну руку уперев в бок, другой взявшись за подбородок – совсем как мужчина. Он не знал, что она копирует позу шестидесятилетнего суконщика.

Глаза у девушки были золотисто-карие, нос тонкий, орлиный. Николасу она напомнила сокола, который когда-то у него был.

– Как тебя зовут? – повелительно спросила молодая монахиня.

– Николас, – еле слышно ответил он и содрогнулся. Может, зря он открыл свое имя? Впрочем, это не важно, решил юноша. У тех, кто выжил, если таковые есть, своих забот хватает. Вряд ли они станут искать его.