Роберта Джеллис - Меч и лебедь

Кэтрин упала, и Рэннальф сделал движение, пытаясь ее удержать. Он даже и подумать не мог, что она притворяется, пытается оттянуть время, чтобы еще раз попробовать переубедить Рэннальфа. Длинные ресницы дрожали, слезы градом катились из глаз.

— Ты не любишь меня, — прошептала она. — Ты не можешь и не должен говорить со мной о смерти. Если ты умрешь, я тоже умру от горя.

— Никто еще не умирал от горя, — устало сказал Рэннальф, думая, что и его, и Стефана давно бы похоронили, если бы такая боль могла убивать.

— Ты жесток и эгоистичен. Ты считаешь, что нет ничего страшнее смерти. А если ты попадешь в плен или тебя сошлют? Тогда мои владения будут конфискованы, как и твои. Джеффри не перейдет к Анжуйцу. Он потратит свою жизнь, пытаясь освободить тебя, или станет нищим в чужой стране.

Рэннальф тихо засмеялся. Он не хотел, чтобы Кэтрин разрывалась между своей любовью к нему и любовью к ставшим ей более родными, чем ему самому, детям. Обида, что испытывала Кэтрин сейчас, предотвратит отчаяние в будущем.

— Если я окажусь в заключении, ты сделаешь так, как собирается поступить Гундреда ради спасения детей. В изгнание я отправлюсь добровольно, и Джеффри станет владеть моими землями, потому что я прикажу ему. Ты говоришь о любви, думая, что можешь подчинить меня своей воле, ты хочешь заставить меня предать короля! Но ты ошибаешься! Лишь один из нас в семье может быть главным.

Его лицо было еще более непроницаемым, чем на их злосчастной свадьбе. Он повернулся и вышел, прежде чем она смогла снова заговорить. Она увидела, как слуги по его приказу выносят сундуки с одеждой из ее покоев. Это было публичным объявлением их разрыва, но это был самый верный путь заставить ее последовать дорогой Гундреды.

Однако запершегося на своей половине Рэннальфа вместо болезненного покоя потерянной жизни стали посещать совсем иные мысли. Он неожиданно для себя предался воспоминаниям о своей жизни и обнаружил, что все пережитое им за сорок лет отступило, будто и случилось не с ним, а годы, проведенные с Кэтрин, пульсировали в его душе радостными картинами.

Он не задумывался над тем, что за эти несколько лет едва ли прожил рядом с нею больше двух месяцев. Просто оказались неважными ни истеричный слабовольный Стефан, ни исходящий бессильной злобой на весь мир Юстас, ни жаждущий трона агрессивный Генрих.

Все отступило перед тихой прелестью этой необыкновенной женщины, которая вначале просто привела в порядок его дом, но затем сумела покорить его детей, приструнить слуг и, наконец, укротить бунтарский дух мятежных вассалов.

Такой легкой поступью она вошла и в сердце Рэннальфа.

Он вспомнил, как в их первую ночь она спала, свернувшись калачиком на краю постели, вздрагивая во сне, будто щенок, только что отнятый от соска матери, какими испуганными и несмелыми были ее первые ласки. Тогда ему это очень нравилось, он полагал, что его главная цель — подчинить эту женщину полностью своей власти, чтобы она и пикнуть не могла.

Нет, все было не так с самого начала. Не была она тогда испуганным зверьком — ведь решиться закрыть собой маленького Ричарда, когда он хотел наказать сына за провинность, и прямо встретить взгляд мужа могла лишь смелая и неординарная женщина. Он тогда лишь восхитился, как она прекрасна в гневе, и не заметил, насколько твердым и полным человеческого достоинства был ее взгляд. А вот сейчас вспомнил. Но почему-то понимание того, что все эти годы рядом с ним находилась личность, а не просто женщина, которой предписано ухаживать за своим мужем, воспитывать его детей и радоваться его скупым ласкам, почему-то такая странная мысль не оскорбила его, а, наоборот, подняла в его душе волну воодушевления и гордости за Кэтрин.

Вот кто оставался его истинным другом все годы, вот кто преданно ждал его, грязного и грубого, вот кому он действительно нужен! А он оттолкнул ее в который уже раз!

Знает ли она, какую власть получила в свои руки? Знает ли она, что в страшной бойне, которую ему пришлось пережить, голубое небо всегда напоминало ему только ее глаза, а ласковое утреннее солнце, осторожно будившее его первыми лучами, неизменно возвращало его памятью к ее нежным пальчикам, что гладили его небритое лицо? Господи, какой же он дурак! Ведь это именно ее тревожные глаза, а не бездушное вечное небо охраняли его во время кровавых побоищ, именно ее руки ласково и преданно будили его по утрам, а вовсе не неразборчивое светило.

И с чего это он решил, что только ей следует бороться за жизнь его детей? Почему он, словно старый волк, уходит, чтобы не быть обузой для более молодых? А на кого же он оставит саму Кэтрин? На милость судьбы.

Когда он представил, что какой-то другой мужчина может завладеть его сокровищем и Кэтрин кому-то другому подарит счастье раздевать ее, ласкать и прижимать к себе это стройное гибкое тело, полное жизни и страсти, эта мысль стала для него непереносимой.

Дьявол побери этих ненасытных монстров, что готовы перегрызть друг другу глотки из-за золота и власти. У самого Рэннальфа есть то, чего им никогда не иметь, — истинная любовь.

Теперь он в этом уже не сомневался.

Опять все в доме было не так. Ричард, ликовавший, что его отец вернулся живым и здоровым, не мог понять, почему Рэннальф угрюмо заперся у себя и ни с кем не хочет разговаривать. Мэри и Эндрю тоже выглядели подавленными. Кэтрин почти превратилась в тень, но ей удавалось сторожить Мэри так усердно, что девушка и Эндрю едва могли обменяться взглядами.

К счастью, это продолжалось недолго. Вскоре пришло срочное сообщение от сэра Джайлса о подозрительной активности на границе с Норфолком. Письмо было адресовано Кэтрин и попало в ее руки.

Счастливая или несчастная, Кэтрин не позволяла себе распускаться и плохо выглядеть. Но в это утро, когда Рэннальф спустился к завтраку, он вдруг увидел, что она выбрала не те цвета, которые подходили бы ей. Темная голубая рубашка поверх светло-серой туники не придавала яркости ее лицу. Оно было бледным, как у человека, долго находившегося в заточении. Серебряные украшения на шее и руках лишь подчеркивали ее потускневшие волосы. Он смотрел, как неуверенно ее руки срывают печать. Когда она передала ему пергамент дрожащей рукой, письмо хрустнуло, и Рэннальф не удержался и подошел к ней.

— Я ничего не понимаю в этом, — прошептала Кэтрин. — Приказывай, что делать.

— Ты ничего не знаешь? Сэр Джайлс наверняка думает, что знаешь, раз задает такие странные вопросы невежественной женщине. Будет ли он ожидать удара или нападет первым? — Рэннальф холодно улыбнулся.

— Ты пойдешь с ним?

— По королевскому приказу я должен охранять земли от Бигода. Конечно, я пойду. Хьюго Бигод думает, что он может отнять земли, замки, деревни, мужчин и женщин, лошадей и овец у беспомощной женщины. Я почти сожалею, что я здесь. Я представляю, что бы ты сделала. Скажи мне, Кэтрин, ты надела бы доспехи и повела людей в бой? — Голос его потеплел. Если бы не проклятая гордость, он бы сейчас ее просто обнял и утешил, рассказав, что теперь все будет хорошо — его душа излечилась.