Карин Монк - Пленник

– Я сделал это для вас, Женевьева.

Глаза ее расширились. Судя по всему, она ждала дальнейших объяснений, возможно, полагала, что он чувствовал себя ее должником, поэтому и решил вернуть долг.

Но Хейдон молчал, и его молчание сокрушило стену, которую она вокруг себя выстроила. Женевьева нисколько не сомневалась: мужчина вроде Чарлза стал бы сейчас без умолку болтать о всяческих «почему» и «потому» и о том, что все это будет означать в отношениях между ними. И конечно же, он ожидал бы от нее какой-то платы – разумеется, не такой примитивной, как деньги. Более того, даже получив желаемое, Чарлз все равно считал бы, что она, Женевьева, перед ним в долгу. А вот Хейдон… он просто стоял и смотрел на нее, необыкновенный, сильный, но вместе с тем странно уязвимый. И почему-то даже казалось, что ее приход немного смутил его.

Женевьеве же хотелось, чтобы он обнимал ее, целовал, ласкал… Хотелось, чтобы он прижал ее к своей мускулистой и горячей груди. Она вдруг почувствовала себя необыкновенно слабой, уязвимой и одинокой, хотя прежде – целых восемь лет – постоянно внушала себе, что должна быть сильной и энергичной, потому что только так можно было выжить. Но вот теперь, осознав, как она одинока, Женевьева почувствовала, что больше не сможет выносить одиночество.

Тихонько всхлипнув, она бросилась на шею Хейдону и прижалась губами к его губам. Он тотчас же обнял ее и крепко прижал к груди. В следующую секунду плед, развязавшись, упал на пол, и Хейдон остался совершенно голым. И тут же одеяло соскользнуло с плеч Женевьевы, а за ним и шаль, так что теперь на ней была только полупрозрачная ночная рубашка. Хейдон начал расстегивать пуговицы у горла, но пальцы его дрожали, и маленькие пуговки никак не поддавались. Он в отчаянии рванул на себя рубашку, открывая грудь Женевьевы. И теперь уже оба стояли совершенно обнаженные в колеблющемся свете свечи.

– О, Женевьева… – прохрипел Хейдон, подхватывая ее на руки.

Шагнув к кровати, он осторожно опустил ее на постель, и роскошные золотистые волосы Женевьевы рассыпались по подушке. Несколько мгновений Хейдон любовался ею, стоя у кровати, затем лег на нее, прикрыв от холода своим телом, и запустил пальцы в ее волосы. Она обвила руками его шею, и губы их слились в поцелуе. Когда же поцелуй прервался, Хейдон принялся целовать ее плечи и груди, и Женевьева прерывисто застонала. Неожиданно он чуть отстранился и, спустившись ниже, стал покрывать поцелуями ее живот и бедра. Затем губы его прижались к темному треугольнику меж ее ног, и Женевьева, ахнув, попыталась его оттолкнуть. Но он, перехватив ее за руки, прижал их к матрасу, потом снова коснулся губами ее лона. Женевьева опять ахнула, на сей раз в восторге.

В конце концов она все же высвободила руки и тут же вцепилась в черную гриву Хейдона. Ей казалось, что она вот-вот умрет, не выдержав этой сладостной пытки, и в то же время хотелось, чтобы он целовал ее и ласкал как можно дольше. Каждый поцелуй Хейдона и каждое его прикосновение доставляли ей неизъяснимое наслаждение, но в какой-то момент Женевьева вдруг почувствовала, что ей хочется большего – словно где-то в глубине ее тела угнездилась боль, напряженная пустота, которую не могли заполнить даже волшебные ласки Хейдона. Внезапно он погрузил палец в ее лоно, и Женевьева в восторге вскрикнула, но уже в следующее мгновение она вновь почувствовала, что ей хочется большего. Закрыв глаза, она громко застонала; ей казалось, что она больше не выдержит… Когда он вошел в нее, Женевьева вскрикнула от изумления и радости и, вцепившись в плечи Хейдона, обвила ногами его бедра. Он же заглянул в ее распахнутые глаза и, увидев, что их заволокла страсть, вошел в нее еще глубже.

Женевьева едва не захлебнулась от крика, и Хейдон тут же замер, мысленно обругав себя.

– Прости, дорогая, – пробормотал он с трудом. Конечно же, ему следовало подождать, следовало дождаться, когда она привыкнет к новому ощущению. – По-моему, если немного подождать, боль пройдет.

Женевьева кивнула.

– И еще я думаю, что ты должна дышать, – добавил он с улыбкой.

Она тоже улыбнулась и сделала глубокий вдох.

– Теперь лучше, дорогая?

Женевьева поняла, что ей действительно стало лучше. Снова улыбнувшись, она обняла его за шею и поцеловала.

И тут Хейдон с отчетливостью осознал: Женевьева Макфейл именно та женщина, которую он искал всю жизнь. Но открытие это оказалось слишком мучительным, потому что она никогда не будет принадлежать ему. Он убил человека, его разыскивала полиция, и поэтому он не мог оставаться в этом доме, не подвергая опасности Женевьеву и ее детей.

Но даже если он когда-нибудь докажет свою невиновность и снова станет маркизом Редмондом, то все равно она не станет его женой. Не станет, потому что не захочет выходить замуж за такого самовлюбленного и безответственного негодяя, как он. Ах, если бы он раньше знал, что существует такая чудесная женщина, как Женевьева… Тогда бы он жил совсем по-другому – не пьянствовал бы, не играл, не заводил бы детей, на которых не имел прав и которых не мог защитить. Что же касается Женевьевы, то ему скоро придется с ней расстаться, – и эта мысль приводила в отчаяние.

Хейдон попытался двигаться как можно медленнее, но Женевьева извивалась под ним и громко стонала, побуждая двигаться быстрее. Наконец он со стоном изверг в нее свое семя и замер, крепко прижавшись к ней. И в тот же миг из горла Женевьевы вырвался последний стон, и она, что-то прошептав ему в ухо, тоже затихла.

Они долго лежали без движения, словно боялись расторгнуть связавшие их узы. Но в какой-то момент Хейдон наконец-то вернулся к реальности, и тотчас же его стали одолевать вопросы… Господи, что он наделал? Мало ему того, что однажды он уже сделал ребенка? После пылкой и знойной Кассандры он, конечно, не жил монахом, но со смертью Эммалины поклялся, что никогда больше не станет отцом. Два года он соблюдал правило – отрывался от женщины перед семяизвержением, и вот теперь… Как можно быть таким беспечным?

Поднявшись с кровати, Хейдон подобрал с пола плед и, обмотавшись им, подошел к окну. Несколько минут он стоял, уставившись в темноту. Наконец пробормотал:

– О Господи, Женевьева, простите меня.

И тут она вдруг осознала, что между ними произошло. Сгорая от стыда, Женевьева прикрылась одеялом и подобрала с пола свою рубашку и шаль. Одеваясь, она едва сдерживала рыдания. О Боже, что она наделала?! Ведь она самая настоящая распутница. Да, действительно распутница. Затащила Хейдона в постель, совершенно не думая о последствиях. А ведь он ей не муж. И никогда им не станет. Обвиненный в убийстве, он скрывается от закона, и вскоре ему придется покинуть ее дом. И даже если он когда-нибудь докажет свою невиновность, то все равно не вернется сюда, чтобы жениться на ней. Ни один мужчина в здравом уме не женится на обнищавшей старой деве с шестью детьми – пять воришек и один незаконнорожденный сын горничной.