Кэт Мартин - Креольская честь

— Нет. Тут рядом река, болото. Как их найдешь?

— Черт возьми! Какие негодяи могли напасть на такую невинную крошку?

Александр стиснул зубы.

— Кто она? И где живет, рядом?

— Нет. Она тут гостит у друзей. — Видя его разочарование, мадам Годен улыбнулась. — Вы должны радоваться, что уезжаете. Мадемуазель для вас слишком юна. Она сказала, что ей пятнадцать.

Александр вскинул брови.

— Пятнадцать? — недоверчиво переспросил он.

— Если бы вы лучше рассмотрели ее лицо, а не ее соблазнительное тело, вы бы это поняли.

Алекс усмехнулся. Ему следовало быть более наблюдательным, ибо он на целых двенадцать лет старше ее. Но его еще никогда не привлекала такая юная девушка.

— Видимо, вы правы.

— Какая она красотка, верно? Просто ангел!

Александр рассмеялся.

Ангел с медными волосами, аквамариновыми глазами и телом, которое уже созрело для ласк мужчины. Хорошо, что он уезжает и это опасное искушение испытает на себе кто-нибудь другой. Но все время, пока он ехал на пристань, и позднее, когда смотрел на тростниковые плантации по берегам Миссисипи, а затем и на приближавшиеся огни Нового Орлеана, Александр завидовал тому счастливчику, который первый ляжет в постель с этой девушкой.

К тому дню когда Александр достиг берегов Франции, он почти полностью забыл об этой девушке. Лишь однажды, перехватив взгляд почти столь же живых женских глаз, он вдруг подумал: «Кто же будет этот счастливчик?»

Новый Орлеан, 1840 год

Николь Сен-Клер сидела съежившись в углу сырой, заплесневелой камеры полицейской тюрьмы второго муниципального округа на улице Барон.

Единственная свеча, горевшая на грубо сколоченном деревянном столе, мерцая, отбрасывала странные, зловещие тени на каменные стены. За дверью, в коридоре, стояли несколько тюремщиков в мундирах, но их внимание было сосредоточено на соседней камере, куда два часа тому назад привели двух женщин.

— Я просто не могу слышать их крики, — шепнула Николь, затыкая руками уши.

Эти ужасные, полные отчаяния женские вопли. И крысы — вот что было ей всего ненавистнее в этой мрачной тюрьме. И еще ей очень хотелось солнечного тепла. Две недели назад ее привели в тюрьму. И с тех пор она никак не могла согреться. Мерзло не только тело: отчаяние и страх леденили душу.

— Скоро все это кончится, — сказала Лорна Макинтош, полногрудая темноволосая девушка, ее соседка по камере.

— Какая жалость, что мы ничего не можем сделать!

Из камеры напротив послышался грубый, глумливый хохот, треск разрываемых одежд. Женщины кричали, сыпали проклятиями, но скоро под градом ударов замолчали. Отголоски этих криков разнеслись по всей тюрьме, и по спине Ники бегали мурашки. Сама того не замечая, она комкала коричневую грубую ткань своего длинного, до пят, тюремного платая.

— Все, что ты можешь сделать, — предупредила ее Лорна, — это держаться тихо и молиться, чтобы тебя не тронули.

На самой Лорне можно еще было видеть следы насилия, хотя тюремщики и старались, чтобы никаких синяков не оставалось.

До сих пор Ники везло.

— Никогда не забуду того, что ты для меня сделала, — сказала она Лорне. — Что бы со мной ни случилось.

Николь впервые встретилась с девушкой две недели назад, когда была в полном отчаянии. Лорна, беглая служанка, не отработавшая свой срок по контракту, сначала сторонилась ее, но душераздирающие рыдания Ники принудили ее действовать.

— Замолчи, — шепнула Лорна, присаживаясь на грязный соломенный тюфяк рядом с ней. — Не привлекай их внимания.

Веди себя тихонько, и, может быть, они оставят тебя в покое.

— Здесь… мне… не место, — запинаясь, пробормотала Ники. — Все это ужасная ошибка.

— В этом аду ни для кого нет места, милая. Но тебе надо взять себя в руки. Долго ты тут не пробудешь. Через две недели тебя, как и всех нас, выставят на продажу. Тогда ты выйдешь отсюда.

— А мне все равно, выйду я или нет. Какая разница — жить или умереть? Мне некуда идти. На всем белом свете нет никого, кто мог бы обо мне позаботиться.

При свете свечи Лорна внимательно осмотрела лицо Ники.

Ей сразу же бросились в глаза темно-лиловые синяки на нежных щеках девушки. Не ускользнули от ее внимания и пряди красивых медных волос, выбивавшихся из-под поношенного коричневого капора.

— Ты говоришь как образованная девушка. Стало быть, о тебе было кому заботиться. Кто-то оплачивал твою учебу в школе, ну и все такое.

Ники закрыла глаза. За три года все в ее жизни перевернулось.

— Обо мне заботились мои родители! — шепнула она.

Это, казалось, было так давно, что она с трудом вспоминала прошлое. Можно подумать, что все это случилось в другой жизни. — До того как мы разорились, у нас была плантация возле Байю-Лафурш.

— Это хорошее место. Я там была однажды.

Охваченная вдруг воспоминаниями, Ники печально улыбнулась.

— У нас был двухэтажный дом со стройными белыми колоннами на фасаде. Сложен он был из светлого камня. Видела бы ты, как красиво выглядел наш дом на закате весь лучисто-розовый!

Ники проглотила ком в горле. В детстве она никогда не плакала, зато теперь заливалась слезами по всякому поводу.

— Значит, когда наступили тяжелые времена, вы потеряли свой дом?

Ники кивнула. Для нее было большим облегчением рассказывать о том, что она так долго держала внутри себя.

— Я знала, что папа испытывает денежные затруднения.

Я помогала ему вести бухгалтерские книги… Но только после его смерти я узнала, как плохо обстоят дела. Он так беспокоился за маму и меня. Потерять Медоувуд было выше его сил.

Этого его сердце не могло выдержать. — По ее щекам опять заструились слезы, она отвернулась.

— Продолжай, — сказала Лорна. — Пока ты не выскажешься, ты не сможешь начать жизнь заново.

— А я и не собираюсь начинать жизнь заново, — огрызнулась Ники, вконец расстроенная воспоминаниями обо всем, что потеряла. — Не хочу жить. — И она вновь залилась слезами, еще более горькими, чем прежде. Лорна обняла ее за плечи, но даже не попыталась утешить. И постепенно рыдания стихли и прекратились.

Они разговаривали до позднего вечера. Лорна рассказала ей о своем доме в Шотландии, о потерянной семье.

— Я надеялась, что смогу найти в Америке то, о чем молилась, — насмешливо фыркнула она, осматривая грязную камеру. — Ну что ж, теперь нам остается одно — — как-нибудь выкручиваться.

— То же самое сказала и моя мама, когда умер папа, но у нее явно не хватило силы воли. — Николь устало вздохнула. — Я пробовала спасти нашу плантацию, но было уже слишком поздно.

Никого из прежних друзей у нас не осталось — почти все они, как и папа, потеряли и дома, и все свое состояние. И когда явились люди из банка, чтобы описать наше имущество, мама встретила их на крыльце с мушкетом в руках. Они пытались урезонить ее, но она упала и тут же умерла. Доктор сказал, что у нее был удар.