Александра Девиль - Перстень Дарины

Но жизнь морского разбойника меня тяготила, мне хотелось заниматься каким-нибудь достойным делом, которое бы не было противно Богу. Никто из моей команды не знал, насколько я верующий и богобоязненный человек; я молился всегда в одиночестве, перед заветной иконой, которую прятал на груди. Все считали меня чуть ли не безбожником, но в душе я помнил себя прежнего и часто делал тайные пожертвования в православных храмах.

Вскоре мне представился случай совершить угодное Богу деяние. Византийский император собрался отвоевать Константинополь у латинян и заручился поддержкой Генуи. Однажды утром наш корабль захватил венецианскую парусную галеру, шедшую в Константинополь. И тогда я предложил своим людям: «Отправимся с добычей к генуэзцам и предложим им свою помощь в войне. Если Константинополь будет отвоеван, то нам простят наше пиратство и позволят свободно торговать или возьмут на достойную службу». Тут многие пираты взбунтовались, потому что им непривычна была другая жизнь и они не хотели ничего, кроме разбойничьей вольницы. Но много было и других, которым надоело разбойничать и вечно скрываться от властей, и они хотели спокойствия и надежного пристанища. Главным среди моих сторонников оказался Тадео, сын корчмаря, ставший пиратом случайно. Тадео был хитер, красноречив и многих убедил пойти со мной. Но тех, которые противились, я не неволил, потому что не хотел кровопролития. Оставив их на старом корабле, я взял себе захваченную в бою галеру. Явившись в лагерь генуэзских союзников императора Палеолога, я предложил им свою помощь и рассказал, что у меня есть хитроумный замысел проникновения в город. От Якопо, хорошо знавшего Константинополь, я слышал о существовании старинного водостока, который мог бы послужить подземным ходом. Генуэзцы привели меня к самому военачальнику Стратигопулосу, и он, выслушав мое предложение, спросил: «А согласен ли ты сам быть в числе той горстки храбрецов, которая проникнет в столицу через водосток, перебьет охрану и откроет нам городские ворота?» Видимо, полководец не очень-то мне верил и боялся предательства с моей стороны. Ноя согласился идти первым и повести за собой своих людей. Благодарение Богу, мой замысел удался и в древней столице была восстановлена власть византийских императоров. В награду за помощь Михаил Палеологдал генуэзским купцам многие привилегии. Теперь Генуя завладела всей черноморской торговлей, постепенно вытесняя венецианцев и прочих соперников. Меня, как особо отличившегосяв бою, тоже необошли наградой: мне был отдан корабль, прощено мое прежнее пиратство, разрешена торговля. Скоро генуэзцы стали создавать свои торговые фактории в Тавриде. Наместник, назначенный сюда из Генуи, взял меня на службу, поручив заниматься городскими укреплениями и охраной порта. И вот прошедшей осенью я поселился в Суроже, в доме, который мой ловкий помощник Тадео выторговал за полцены у одного венецианца, напуганного последними событиями. На первом этаже Тадео устроил корчму, а второй этаж я занял под жилье, но не только для себя. В двух комнатах там часто ночевали гости, приезжавшие ко мне по торговым и прочим делам. Тадео и другие моряки, плававшие со мной, были большей частью латинской веры, и они догадались, что я православный, когда увидели, как в Константинополе и Суроже я хожу молиться в греческие храмы. Они посчитали, что я родом из таврийских греков. Однажды я спас из татарского плена греческого священника Антония, и с тех пор мой тезка всюду меня сопровождает, а это еще больше укрепило уверенность сотоварищей в моем греческом происхождении. Впрочем, мне было все равно. Мне казалось, что я давно уже забыл свое истинное происхождение.

И однако же, поселившись в Суроже, я стал с невольным волнением замечать на улицах русичей, которые нередко там бывали. Один из этих русичей, купец Харитон, зимовал в Суроже, даже приходил в нашу корчму и проиграл мне изрядную сумму денег, но обещал вернуть долг в начале лета, вернувшись с новым караваном. Я знал, что этот караван будет сопровождать толмач Калиник и что там будут купцы из Галицко-Волынского княжества. Мне хотелось непременно встретиться с ними и расспросить про боярина Карпа Ходыну и его жену. Наместник еще неделю назад велел мне ехать в Кафу, а я все тянул время, ждал прибытия каравана.

Но впрочем, на что я надеялся, чего хотел? Узнать, что ты несчастлива с моим братом, а потом неожиданно нагрянуть и убить его? Может, такие мечты и бродили где-то в темной глубине моих помыслов, но я не давал им хода, подавлял в зародыше. Как бы я ни ненавидел Карпа, но убить брата не смог бы.

Я мучился, колебался, коротая время за вином и игрой, как вдруг появилась ты. Когда ты бросилась к Антонию и покрывало упало с твоей головы, я узнал тебя окончательно. Потом ты лишилась чувств и я отнес тебя в опочивальню, а своим людям приказал не тревожить меня всю ночь. Они, конечно, решили, что я просто хочу позабавиться с красивой невольницей.

Я положил тебя на кровать и стал разглядывать твое лицо, которое показалось мне еще прекрасней, чем в юности. Я ждал и боялся той минуты, когда ты придешь в себя и наши взгляды встретятся. Мне хотелось, чтобы ты меня узнала — ведь это означало бы, что в твоем сердце жива память обо мне. И, вместе с тем, я не хотел быть узнанным сразу, чтобы под личиной Фьяманджело выведать у тебя всю правду о твоей жизни. И все случилось именно так, как я хотел: ты узнала — и не узнала меня. Я дал тебе расслабляющего напитка, и скоро ты рассказала мне достаточно, чтоб я почувствовал себя почти счастливым. Я узнал, что моя мать жива, что ты давно овдовела, что Зиновий тебя оклеветал, а до этого предал меня. Чем больше я узнавал и чем дольше смотрел на тебя, тем сильнее мне хотелось твоей любви.

Но я не мог открыться тебе до конца, потому что в прежнем Антоне ты видела лишь друга и брата, а не мужчину.

Мне же хотелось предстать перед тобой в новом обличье и пробудить в тебе страсть, о которой прежний послушник не мог и мечтать. Вот почему я удерживал тебя в неизвестности, заставляя думать, что мое сходство с Антоном случайное. И я знаю, в ночь нашей любви ты была уверена, что рядом с тобой — «Огненный ангел», Фьяманджело, а не прежний кроткий агнец Антон.

— Но ты и утром… только что… почему-то не спешил выводить меня из заблуждения, — пробормотала Дарина, невольно опуская глаза под его пристальным горячим взглядом.

— Да, не спешил, хотел узнать о тебе побольше. Но не выдержал и выдал себя, когда услышал, что у нас есть сын. Дорогая моя… Ведь я давно жил без всякой надежды на счастье, жил словно по привычке и даже не боялся смерти, шел напролом навстречу опасностям, а все почему? Нет, не от великой храбрости. А просто я уже не верил, что моя жизнь когда-нибудь вновь обретет для меня ценность. Но случилось чудо — и вот я снова люблю жизнь и верую еще сильней, чем в юности.