Ребекка Брэндвайн - Море любви

И, наконец, когда я уже была почти готова выплюнуть наружу бушевавшие во мне эмоции, наступил день моего семнадцатилетия. В этом возрасте любая уважающая себя девушка из хорошей семьи умела писать изящным почерком, свободно говорила на французском и итальянском, пела и играла на фортепиано, танцевала вальс и кадриль, рисовала акварелью пейзажи и картинки из мирной жизни, умела вышивать гладью. Я ничем не отличалась от своих современниц, и мне объявили, что мое образование закончено. Можно было начинать настоящую жизнь.

Сейчас на склоне своих лет, когда некоторые стараются приукрасить подобные воспоминания, мне хотелось бы думать, что тогда я не была лишена сдержанности и здравомыслия. Но, честно говоря, все было не так. Вместо этого, я была такой же глупой, как и любая другая девушка моих лет. Моя голова была забита всякой романтической ерундой из многочисленных прочитанных плаксивых романов. Некоторые из них мне запрещали читать, но я все равно находила их, эти произведения, и тайно вздыхала над судьбой их героев.

Признаю все это весьма неохотно, зная, что смогу найти какие-нибудь извинения своему поведению в последующие месяцы. Все не так просто, дорогой читатель.

Я рассказываю об этом только для того, чтобы ты смог понять состояние моей души и, возможно, одобрить и простить поведение глупой девчонки, у которой скоро уже должны были отнять невинность и юность. Не сомневаюсь, многие сказали бы, что ты, мол, получила то, что заслуживала… Возможно, они и правы, потому что автор этих строк всегда считала, что мы сами свои злейшие враги и наши грехи, которых больше всего следует опасаться: жадность, злость, невежество, похоть, таятся внутри человеческой натуры.

Теперь я знаю, как все началось и как закончилось, и, если бы смогла прожить этот период еще раз, возможно, многое было бы иначе. Но такой возможности мы лишены. Хорошо это или плохо, нам не дано изменить прошлое. А поэтому жалеть о прошлом бесполезно… Но, до сих пор, зная, что последует дальше, я не могу забыть, как волновалась, когда, наконец, оказалась на важной грани женской зрелости, готовая безвозвратно попасть в приторно-сладкое царство.

В Грандже решили устроить неофициальный вечер и отпраздновать завершение образования маленькой хозяйки. Несмотря на мою помолвку с Джерритом, за этой вечеринкой должен был последовать официальный бал в папином лондонском доме, так как мама твердо настояла на том, что каждая девушка, помолвлена она или нет, имеет право хоть на один Сезон в своей жизни.

В те дни я фактически не жила, а парила в небесах. Моя голова шла кругом от многочисленных поездок к модистке, портному, перчаточнику и обувщику, которые облачили меня с ног до головы в яркие, сделанные на заказ одежды, подчеркивающие мою высокую, гибкую фигуру. В конце концов, я совсем перестала соображать, что сейчас в моде, потому что мои собственные платья, очень вызывающие, были так обильно украшены, что их обладательница с трудом узнавала свое отражение в зеркале. «Неужели эта странная, незнакомая девушка – та самая, что стоит перед стеклом?» – все больше и больше удивлялась я, изумляясь нахлынувшей волне перемен.

Хотя мне и не удалось превратиться в восхитительную красавицу, цветущая молодость и новый гардероб выудили на поверхность некоторые необычайные и привлекательные, доселе неизвестные черты моего характера. Итак, теперь я чувствовала, что могу привлекать внимание мужчин и, если захочу, удерживать их возле себя. Бабушка Шеффилд, тем не менее, относилась к своей внучке настороженно и чаще обычного пыталась сдержать мое дикое, непокорное я. Но мне хотелось свободы. Я, конечно же, пренебрегала ее советами.

Стремление к чему-то романтическому и волнующему совершенно лишило меня здравого смысла. Я вообразила себя охотничьим соколом, совсем ручным, но стремящимся освободиться от пут. Золотистые прожилки в моих темно-коричневых волосах сияли, как перья на взметнувшихся ввысь соколиных крыльях в лучах корнуоллского солнца. Глаза цвета топаза сверкали яркими огоньками. Кожа имела нежный медовый цвет. Движения были легки и грациозны. Мои длинные юбки шуршали и волочились за мной, как путы на лапах ручного сокола.

Но на самом деле, вопреки своему желанию, я была не более свободна, чем та птица, с которой отождествляла себя. Мне всего лишь дали шанс расправить крылья. Затем, после Сезона в Лондоне, я должна буду вернуться домой и выйти замуж за Джеррита, человека, которому была обещана и, стало быть, принадлежала.

Но это событие имело для меня не слишком важное значение. Замужество никогда не казалось мне реальным и ничуть не подорвало моего энтузиазма. Радостно и безрассудно бросилась я готовиться к своему девическому полету…

Клеменси, моя служанка, проводила много часов причесывая, завивая, укладывая и закалывая мои непослушные волосы, пока наконец не нашла именно ту прическу, которая шла ее хозяйке. После этого, я появилась с длинными локонами, уложенными в аля тут и там, которые прыгали при каждом движении головы.

Так как я обещала правдиво рассказывать о своей жизни, то должна признаться, что была не в восторге от этой девки. Она всего лишь на четыре года была старше меня, и, очевидно, гораздо лучше разбиралась в жизни, хотя, в отличие от других горничных, эта женщина не делилась своим знанием тех деликатных вопросов, которые хорошо воспитанные леди либо притворялись, что не знали, либо действительно, не имели о них ни малейшего понятия. Клеменси была молчалива, как сфинкс. Только ее хитрые, шустрые зеленые глаза говорили о том, что она была посвящена в такие тайны, о которых я могла только догадываться. Часто складывалось впечатление, что в отсутствие хозяев, эта девица сплетничала и смеялась над naivete [3]их дочери.

Хотя мне отлично было известно, что раньше горничная не вела такую скрытную жизнь как я. Клеменси (должна признаться, в этом была не ее вина) пользовалась дурной славой. Она являлась незаконнорожденной дочерью ирландского эмигранта Мика Дайсона, бессовестного контрабандиста, хладнокровно убившего моего деда Найджела.

В то время Дайсон был главным мастером на каолиновых разработках Уилл Анант и Уилл Пенфорт. Однако по ночам он возглавлял шайку безжалостных мародеров, которые при помощи ложных сигнальных огней завлекали корабли к скалистым корнуоллским берегам, где те и разбивались. Тогда Дайсон со своими гнусными дружками жестоко расправлялся с командой и забирал груз, который затем припрятывал в укромных уголках шахт. Там он хранился до тех пор, пока бандиты не находили способ продать награбленное.

Каким-то образом (очевидно, проболтался один обделенный работник) дед Найджел, а потом и местный судья узнали об ужасном занятии ирландца. И вот однажды, в один страшный октябрьский вечер, заподозрив, что его песенка спета, Дайсон остановил экипаж хозяина и выстрелом в сердце убил дедушку Найджела.