Джойс Майерс - Искушение

Он швырнул папироску на крышу и злобно раздавил ее каблуком. Уперев руки в бока, он угрожающе навис над Дженни. Она отступила и тоже подбоченилась.

– Не смей разговаривать со мной таким тоном, Габриель Агнелли! – сказала она холодно. Дженни побледнела, но держалась с достоинством. Она гордо выпрямилась и вскинула голову. – Человек, который живет сегодняшним днем и скоро станет для меня воспоминанием, не имеет права вмешиваться…

– Моя фамилия Агнелли. Твой итальянский необходимо усовершенствовать, а я не знаю по-шведски ни единого слова. Может быть, ты меня научишь, а? Подумай-ка над этим. Возможно, ты научишь меня и еще чему-нибудь, не только языку?

– Skal! Негодяй! Вот тебе шведское слово. Единственное, какое ты услышишь от меня, – в душе Дженни кипел гнев. Она схватила свой бокал. Ей хотелось выплеснуть ему в лицо драгоценное кьянти, но она сдержалась и с силой запустила им в стену голубятни. Жалобно закричали птицы.

– Хотя тебя это и не касается, я скажу. До Чарлза и после него у меня никогда не было мужчин… до сих пор. Удивлен? Вы оба научили меня одному.

– Чему же? – Габриель нахмурился. Ему явно не понравилось, что его сравнили с Чарлзом, кем бы он ни был.

– Я поняла, что ничего не понимаю в мужчинах, что всегда… ошибаюсь и обрекаю себя на горькие неудачи, – Дженни резко повернулась и пошла к пожарной лестнице. Но спуститься ей не удалось. По лестнице поднимался Рокко Агнелли.

– Доброе утро! – Он удивленно потер рукой заспанные глаза. – Вы встали так рано? Гейб показывал вам голубей? Он любит смотреть на птиц, – мальчик прошел в голубятню, и вскоре в розовеющее утреннее небо взмыла, шумя крыльями, стая птиц.

– Утром и после роботы два-три часа мы тренируем летунов. Этих птиц мы называем «летунами». Тех серых, что на улице, – «крысами». Хорошо мы придумали? – спросил Рокко гордо. Дженни любовалась взлетающими птицами, вспыхивающими на солнце белыми перьями на концах крыльев. Отдельные голуби слились в одну, летящую клином стаю, дружно взмывали ввысь и кружили в синем небе. Габриель, как ястреб, хищно смотрел на Дженни.

– Как прекрасны они в полете! – девушка улыбнулась мальчику.

– Мы устраиваем голубиные соревнования три-четыре раза в неделю, а летом каждый день. Правда, Гейб?

– Что это за соревнования? Гонки? – Дженни холодно посмотрела на Габриеля. Он стоял, скрестив на груди руки, говорил короткими резкими фразами.

– Нет, не гонки. Другое. В Италии этим занимаются много веков. Две стаи голубей из соседних голубятен гоняются в небе друг за другом. Через некоторое время хозяева бросают корм, свистят и машут своими флажками. Летуны опускаются. Некоторые птицы забывают, где живут. И улетают с чужой стаей в чужую голубятню. Игра заключается в том, чтобы твоя стая привела домой как можно больше чужих птиц.

– Иногда летом к нашей стае прибивается сорок, а то и пятьдесят голубей в неделю, – сообщил Рокко, держа руки за спиной. Он и сам-то напоминал гордого голубя. И вдруг Дженни увидела, что он – точная копия Габриеля, только меньшего размера. Хотя цвет глаз и волос мальчика несколько светлее, сходство было необычайным, особенно губы, подбородок и широкие плечи. Ей хотелось взъерошить мальчику волосы, но она сдержалась.

– В субботу мы играем против кривого Джека. Посмотрите, вон его голубятня, через четыре крыши. Вы придете? – спросил он.

– Хотелось бы прийти, Рокко, но я уже буду далеко отсюда. Скоро приедет дядя Эвальд, может быть, даже сегодня и заберет нас в Айову… Мне пора идти к детям. – И, не взглянув на Габриеля, Дженни ушла.

Агнелли хмурился и злился на себя. Больше всего на свете – даже больше утреннего кофе – ему хотелось смотреть на Дженни. И он тоже ушел с крыши.

В кухне Дженни увидела Велентайн и Веронику, крепко спавших на придвинутом к кухонной плите обеденном столе. В маленькой спальне гукал и размахивал ручками Эллис, а Ингри пела ему песенку. Улыбаясь, девушка пошла к детям, как вдруг Габриель схватил ее за руку.

– Прости меня, Дженниланган, за мои слова. Иногда я бываю… очень вспыльчив и несдержан. – Сейчас у него был жалкий, берущий за сердце вид, глаза виноватые и умоляющие. – Ты простишь меня, а?

– Конечно, прощаю. Забудьте о своем оскорбительном поведении, мистер Агнелли, – сказала Дженни, улыбаясь.

Он видел, что улыбка неискренняя. Вскинув руки, Габриель сцепил их с громким хлопком, резко повернулся на каблуках и удалился, что-то невнятно бормоча себе под нос. Проснувшиеся девочки, весело блестя черными круглыми глазами, с любопытством наблюдали за ними.

– Надеюсь, – бросила ему вслед Дженни, – Фиамма всегда поймет и простит вас, как и я. Конечно, ей труднее, она будет привязана к вам навсегда. Я ухожу отсюда сию же минуту. Спасибо за все, что вы сделали для меня. Arriverderei, а? Как мой итальянский? – спросила она насмешливо и вышла из комнаты, сопровождаемая жалобными стонами мужчин и хихиканьем девочек.

– Дорогая Дженни, такая худенькая, такая хорошенькая, нежная, как птенчик, обещай, что вернешься к нам, если твой дядя не придет сегодня в порт. Пожалуйста, или я умру от беспокойства, – уговаривала София, молитвенно сложив руки. – Оставь здесь свои узлы и корзинки. Если дядя Эвальд придет, вернешься за ними и попрощаешься с нами.

– Она стройная, София, а не худая, – поправил тетю Габриель. – Она говорит, что ты похожа на дуб. Дженни похожа на белую березу, которая гнется под ветром, но не ломается, а снова поднимается – гибкая, высокая. Она проворная, как синичка, упрямая, как осел. Она поступит, как захочет, и неважно, что ты говоришь. – Габриель, мрачный и задумчивый, сидел у кухонного стола, перед ним стояла нетронутая чашка остывшего черного кофе. За два дня его лицо покрылось густой темной щетиной, от уголков усталых глаз разбегались морщинки, но вокруг шеи обвивался, как обычно, красивый вязаный шарф.

Сегодня Дженни надела простое темное платье с чистым белым воротником и манжетами, высокие ботинки на шнурках, старенькие, но аккуратные и ухоженные, шляпку с узкими полями. Вокруг тульи был завязан цветной шарф – единственное яркое пятно в туалете, кроме золотистой косы. Медея кормила коровьим молоком из бутылочки с соской малютку Эллиса. Ингри топала маленькими ножками по кухне вслед за котом и что-то бормотала по-шведски, вставляя английские и даже итальянские слова.

– Иди ко мне, gato, иди, котик, – напрасно звала она его, но кот упорно не давался ей в руки.

– София, тебе нечего беспокоиться о Дженни, – уныло продолжал Габриель. – Эта женщина красива и говорит по-английски. Она обойдется в Америке и без твоей, и без моей помощи. Послушай меня, Дженниланган, – сказал он убедительно. – София хочет быть мамой для всех в этом мире, заботиться обо всех. Почему бы не оставить у нее детей и старуху, пока дядя Эвальд не соизволит показаться в Нью-Йорке? Даю слово, не подойду к тебе и на пушечный выстрел. У меня вспыльчивый характер, но я больше никогда не обижу тебя. Если только из-за этого ты так торопишься уйти от нас…