Стефани Лоуренс - Все о страсти

Он взял и губы, и ее. Она срывающимся шепотом торопила его. Желание, страсть окутали их, поймали в паутину наслаждения, связали вместе, соединили еще сильнее, чем прежде. И они нашли то, чего искали. Восторг любви. Восторг, который они познали вместе. И когда она взмыла на вершину, он с хриплым криком последовал за ней и наполнил теплом, куда более живительным, чем просто физическое. Радость, счастье… Неопределимое, но бесценное…

Они льнули друг к другу. И вместе взлетали к небесам. И она гордилась тем, что он пришел к ней не в спальне, не по супружеской обязанности. Правда, она и не считала, что он приходит к ней исключительно из чувства долга, но всегда приятно получить этому подтверждение.

Она гладила его мягкие волосы, ощущала, как успокаивается дыхание, замедляется стук сердца.

И чувствовала себя до невозможности беззащитной, уязвимой, даже в присутствии его силы.

Но если так нужно для счастья, она готова рискнуть. Более чем готова. Ей суждено любить его вечно, и назад дороги нет.

Она перешла свой Рубикон и доверилась мужу.

В сгущавшихся сумерках они возвращались домой — его рука обвивала ее талию, ее голова лежала на его плече. И оба молчали. Слишком много всего накопилось между ними, того, что не требовало ни слов, ни уверений.

И весь его опыт оказался бессилен перед тем, что произошло. Она так полно, безоглядно отдавалась ему, но в обычной жизни была настороженной и вела себя с оглядкой. Оберегала свое сердце и скрывала мысли и чувства.

Та неподдельная радость, которую он испытывал, когда они любили друг друга, еще не выветрилась. Была такой новой. Невыразимо драгоценной. Хмельной. Поднимавшей их на тот уровень, где физическое сменялось духовным, а чувства сверкали новыми гранями.

Чувства… То, от чего он не мог уберечься. Чего не мог отрицать. И он был благодарен Франческе за то, что она была. За то, что подарила ему.

Сейчас он ясно осознал, что желает большего. Впрочем, не сейчас. Он давно об этом догадывался. И все же как он мог требовать, не говоря уже о том, чтобы добиваться ее любви, если сам не был готов любить ее честно и открыто?

Они поднялись на крыльцо. Он открыл дверь. Она с довольной мягкой улыбкой ступила в переднюю. Он поколебался, но, поджав губы, последовал за ней.

Два часа спустя они встретились за ужином. На сердце Франчески было легко, тело еще пылало воспоминаниями об их ласках. Ирвин велел подавать блюда. Пока супруги пробовали легкий суп, приготовленный Фердинандом, слуги удалились.

— Если ты напишешь Чарлзу, — заметил Джайлз, — Уоллес немедленно отошлет письмо.

— Завтра напишу.

Она хотела выяснить, как относится Френни к ее замужеству. Это не давало ей покоя, черным облаком застилало голубое небо ее безмятежных мыслей. Она хотела рассеять его, чтобы когда настанет момент, можно было с легким сердцем его отпраздновать.

Никогда еще она не была так уверена в том, что ее мечта превратится в реальность. Если она желает, чтобы ее брак был счастливым, нужно немало потрудиться, но все же крепкий фундамент уже заложен, в этом нет ни малейшего сомнения.

Разумеется, не следует слишком рано радоваться или выказывать свои ожидания. На протяжении всего ужина она вела ни к чему не обязывающий разговор, сознавая, что Джайлз лишь отвечает ей, не пытаясь вести беседу:

После ужина они вышли в коридор. Франческа направилась к гостиной. Но тут вперед выступил Уоллес:

— Я оставил документы из кабинета в библиотеке, как вы приказывали, милорд.

Франческа повернулась и глянула на Джайлза. Он спокойно встретил ее взгляд.

— Тебе придется извинить меня. Я хотел просмотреть материалы по некоторым парламентским вопросам.

Лицо его было словно высечено из камня. Непроницаемое.

До сих пор они вместе проводили вечера в гостиной. Он читал лондонские газеты, она — книгу.

Холод ледяной змеей прополз по ее спине.

— Вероятно, я могла бы помочь, — пролепетала она и, не дождавшись ответа, добавила: — С материалами.

— Нет, — буркнул он, но тут же немного смягчился: — Не стоит забивать такую хорошенькую головку скучными материями.

У нее перехватило дыхание. Она замерла, не веря себе, не давая поверить, не смея показать, как она ранена. Только удостоверившись, что маска крепко приклеена к лицу и она может говорить внятно, не запинаясь и не плача, Франческа наклонила голову:

— Как тебе угодно.

И, гордо выпрямившись, пошла к гостиной.

Джайлз смотрел ей вслед, помня о том, что Уоллес по-прежнему стоит рядом. Дождавшись, пока ее фигурка исчезнет, он повернулся. Лакей распахнул двери библиотеки. Джайлз вошел. Дверь за ним закрылась.

Он сделал это ради ее же блага.

Час спустя Джайлз потер руками лицо и покосился на три толстых тома, раскрытых на столе. Рядом громоздились наброски трех биллей, которые он и его единомышленники собирались представить в парламент. Если он решил пропустить осеннюю сессию, нужно по крайней мере изучить основные пункты.

Он сидит здесь чуть не весь вечер и почти не продвинулся вперед. Каждый раз, когда он начинал, читать, перед ним вставали побелевшее лицо Франчески и ее глаза, из которых медленно исчезало выражение счастья, освещавшее их за ужином.

Передернув плечами, он подставил под свет очередную страницу. Он сделал благородный поступок. И поскольку не готов любить ее, как она того хотела, лучше с самого начала дать это понять и не поощрять ее глупые мечты и заоблачные фантазии.

Сосредоточившись, он вынудил себя приняться за чтение.

Дверь открылась. Джайлз поднял голову. Из темноты возник Уоллес.

— Прошу извинить, милорд, но вам еще что-то угодно? Ее светлость поднялась наверх. Что-то упомянула насчет легкой головной боли. Желаете, чтобы сюда принесли чай?

Прошло несколько секунд, прежде чем Джайлз ответил:

— Нет. Ничего больше.

Уоллес почтительно поклонился:

— Спокойной ночи, милорд.

Джайлз невидяще уставился в противоположную стену и долго сидел так, прежде чем отодвинуть стул и подойти к высоким окнам. Шторы были раздвинуты. Лунный свет заливал газоны. Сад казался массой причудливо движущихся теней.

Он стоял и смотрел. Но в душе разгоралась битва.

Он не хотел обидеть ее и все же обидел. Она была его женой. Его. И он всеми силами старался уберечь ее. Но как уберечь от себя самого? От того факта, что у него имелись крайне веские причины не допускать любви в свою жизнь? Что его решение незыблемо? Что его нельзя поколебать? Что он давным-давно решил никогда больше не рисковать?

Последствия были чересчур ужасны. Второго такого несчастья ему не выдержать.

Что же, выбора нет. Ранить ее или пострадать самому, Он продолжал стоять у окна, глядя, как медленно плывет луна по небу. И когда отвернулся, загасил лампу и пошел к двери, остался всего лишь один, не дающий покоя, вопрос: до каких пределов простирается его трусость?!