Паулина Гейдж - Проклятие любви

– Я ничего не слышала, господин, совсем ничего! Я бы спасла ее, если бы могла. Я плохая служанка!

– О, успокойся! – бросил он, не оборачиваясь. – Никто не обвиняет тебя, Пиха. Закрой дверь и скажи жрецам-сем, пусть подождут. Когда придет фараон, можешь впустить его.

Он присел на корточки перед ложем и долго рассматривал неподвижное лицо. Он не знал, что хотел отыскать, но постепенно им овладела некая странная уверенность. Украдкой взглянув через плечо, он удостоверился, что Пиха чем-то занята в дальнем конце комнаты. Хайя смотрел в окно. Тогда Эйе вытащил из-за пояса короткий нож, быстро и бесшумно срезал вьющийся локон и спрятал его в складки одежды.

– В твоей жизни было очень мало случайного, – прошептал он в смуглое ухо. – Я не верю в так называемый несчастный случай. Да живет твое имя вечно, дорогая Тейе. – Он быстро поцеловал безответные губы и вышел в коридор.

Он уже закрывал за собой дверь, когда подбежал Эхнатон, едва не наступая на пятки вестнику, который возглашал его титулы. Все придворные приникли к полу. Фараон схватил своего носителя опахала за руку.

– Этого не может быть! – закричал он. – Скажи мне, что это не так! Я хочу увидеть ее!

Эйе не успел ответить – фараон уже протискивался в дверь. Эйе поспешил рывком закрыть ее прежде, чем раздадутся жуткие завывания Эхнатона, но безумные стоны преследовали его долго после того, как он выскользнул из прихожей и зашагал со своим эскортом обратно через царскую дорогу.

Эйе очень хотелось поискать утешения в обществе Тии, но, прежде чем он смог урвать драгоценный часок в тишине собственного поместья, ему еще предстояло исполнить одно поручение. Эйе больше не ездил в колеснице. К северному дворцу его отнесли в закрытых носилках наиболее доверенные солдаты, терпеливо сносившие свирепую жару летнего полдня. Обычной тени, которую давали путникам деревья, растущие вдоль широкой дороги, соединявшей дворец с центральной частью города, больше не было. У стены стража Нефертити признала его и пропустила. Он вышел из носилок, и Мерира проводил его внутрь. Северный дворец был таким просторным, что даже в такую невозможную жару сквозняки постоянно гуляли по его комнатам с высоченными потолками, и пот сразу начал охлаждать кожу Эйе.

Нефертити, разговаривавшая со служанками, приветствовала отца с учтивым равнодушием. Эйе попросил, чтобы к нему привели Тутанхатона, и отвернулся, в ожидании задумчиво глядя в окно. Нефертити молчала. Когда мальчик с радостной улыбкой пробежал по выложенному плиткой полу, она жестом приказала служанке выйти. Эйе медленно наклонился и обнял его.

– Рад видеть тебя снова, царевич. Ты счастлив здесь?

– Да, – ответил Тутанхатон. – Я не думал, что мне здесь понравится, но это правда. Я могу делать, что мне хочется и когда хочется. Царица часто играет со мной.

Эйе улыбнулся про себя. Нефертити не теряла даром времени и добилась благосклонности мальчика.

– Я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно, – сказал он, глядя в глаза Тутанхатону и отчетливо произнося слова. – Твоя матушка умерла. Было бы правильно, если бы ты стал горевать о ней, но она не хотела, чтобы твоя печаль была слишком сильной. С сегодняшнего дня твоей матушкой будет царица Нефертити.

Нефертити сдавленно вскрикнула и прижала руки к щекам. Доверчивое личико Тутанхатона поворачивалось от одного взрослого к другому.

– Матушка ушла к Атону? – спросил он, мужественно пытаясь справиться с дрожью в голосе.

Эйе обнадеживающе улыбнулся.

– Ну конечно. Ее оправдание обеспечено, и она теперь счастлива. Я принес тебе локон ее волос. – Он вытащил локон и вложил его в детскую ладошку. – Ты должен немедленно пойти и хорошенько спрятать его. Лучше всего в маленькую шкатулочку с плотной крышкой. Храни его бережно. Считай его священным талисманом, амулетом на счастье. Ты должен пообещать мне, что никогда никому не отдашь его.

Тутанхатон зажал локон в кулачке. Эйе перехватил встревоженный взгляд Нефертити.

– Это правда? – шепотом спросила она, и Эйе быстрым движением бровей заставил ее замолчать.

– Я положу его вместе с луком моего братца Осириса Тутмоса, который она подарила мне, – благоговейно сказал Тутанхатон.

– Тебе лучше сделать это прямо сейчас, – подстегнул Эйе. – Ни один волосок не должен упасть на землю. Ты поймешь это лучше, когда подрастешь.

Мальчик кивнул и выбежал из комнаты, торжественно вытянув перед собой руку с зажатой в кулачке драгоценной ношей. Нефертити стремительно повернулась к отцу.

– Это правда? Она покончила с собой? Если да, то боги не смогут узнать ее!

От внимания Эйе не укрылась злая нотка в ее голосе.

– Никто никогда не узнает этого наверняка, – устало сказал он, – но я думаю, что это так. Она не искала кобру, но наверняка могла позвать на помощь и не сделала этого.

– Думаю, что приду на похороны, – подытожила Нефертити, улыбаясь, когда провожала отца до двери.

Эйе возвращался от нее, раздумывая, не уступил ли он Тутанхатону вместе с локоном и свою собственную удачу. Волосы самоубийцы приносили счастье владельцу.

Через семьдесят дней Тейе положили на вечное упокоение в гробницу, которую сын приготовил для нее в скалах за Ахетатоном. Было начало атира. Река должна была начать подниматься уже несколько недель назад, но высокие берега оставались по-прежнему безводными. Похороны Тейе проходили на глазах всех придворных города. Нефертити в окружении своей стражи сидела под балдахином немного в стороне от толпы и смотрела на своего супруга. Его голос ясно слышался сквозь бормотание Мериры. Между приступами громких рыданий Эхнатон опускался на колени в песок, черпая его обеими руками и посыпая им голову. Временами он стоял, обнимая Анхесенпаатон и уткнувшись лицом ей в плечо, сотрясаясь всем телом от рыданий, а когда он переставал плакать и посыпать свою голову песком, то начинал ласкать ее и целовать. Она сносила это со стойким безразличием, ее руки оберегающим жестом покоились на раздутом животе; она старательно избегала взглядов собравшихся.

Ближе к концу церемонии Эхнатон шагнул к гробу, положил на него руку и, ласково смеясь, заговорил с телом. Сменхара и Мериатон сидели рядом, держась за руки и опустив взгляды. Эйе и Хоремхеб переглядывались. Детский истеричный голос фараона многократным эхом отдавался от скал и возносился вверх над песками, будто бессмысленное бормотание множества демонов.

Когда, наконец, тело внесли в сырую гробницу, не нашлось живых цветов, чтобы положить в гроб. Один за другим члены семьи клали на тело искусственные золотые, серебряные ветки и драгоценности, а Эхнатон стоял над гробом и перебирал дары, склонив голову набок и шепча что-то себе под нос, его глаза неестественно блестели.