Паулина Гейдж - Проклятие любви

– Мне надо выпить вина, иначе я не переживу этот день, – проговорила она, задохнувшись, чувствуя, как снова начинают слезиться глаза, и слуга, тотчас же опустившись перед ней на колени, поднес серебряный кубок. Она быстро, без удовольствия, осушила его. Я сама положила начало этой муке, – думала она, – ноне в силах положить ей конец. Повернувшись к слуге, она подставила лицо, чтобы он вытер черные потеки с ее щек. Когда пришло время отправляться, она поняла, что слугам придется осторожно поддерживать ее.

Пока ее несли на западный край города, откуда начиналась траурная процессия, Нефертити не открывала занавесей своих носилок. Хотя она слышала, как вестник оглашает ее появление, и стражники расталкивают толпу собравшихся по обе стороны царской дороги в надежде взглянуть на нее, она не пожелала удовлетворить их любопытство, как не пожелала, и глядеть на тянущиеся вдоль дороги дома и сады, на которые когда-то взирала с ощущением дивного счастья. Однако с удалением от центра города гомон толпы простонародья стал затихать, и она подняла занавеси, заслонив глаза от яркого солнца и ослепительно белого песка. К ней подошел распорядитель протокола, поклонился и указал ее носильщикам место, которое ей следовало занять. Когда ее вынесли вперед, Мериатон и Анхесенпаатон отделились от своих свит. Носилки остановились. Поколебавшись, Нефертити высунулась наружу, и дочери в слезах преклонили колени, чтобы обнять ее. Коротко прижав их к себе, она сделала знак управляющему трогаться с места и отстранилась, снова опустив занавеси. Она не хотела видеть, как гроб с телом ее супруга поволокут по песку к бесплодному, окруженному скалами оврагу, который он выбрал для своей гробницы. Она слышала сзади всхлипывания Мериатон и Анхесенпаатон, за ними слышались завывания плакальщиц, но ее глаза были сухими. У нее не осталось слез для Эхнатона. Они все были пролиты очень давно. Эхнатон сам сотворил ритуал погребения, вложив восторженное отношение к своему богу и чувство прекрасного, которым был наделен. Пение Мериры, предписанные танцовщицам движения, музыка, парящая в неподвижном воздухе, все вместе создавало впечатление – одновременно и грандиозное, и патетическое – той эры, которая теперь закончилась. Даже многочисленные враги Эхнатона среди придворных на время забыли, что они хоронили фараона, который вел их всех тропой своих заблуждений, а помнили только, что он был добрым человеком. Во время церемонии Нефертити сидела под балдахином, иногда тайком обращаясь за помощью к слуге, ведавшему ее косметикой. Она пыталась скрыть нервное дрожание рук. Несмотря на свою решимость сохранять спокойствие, она не могла удержаться от частых взглядов туда, где овраг переходил в пустыню и за ним, невидимая, текла река. Но песок мерцал, скала дрожала в раскаленном мареве, а посланника все не было.

Сменхара выступил вперед для совершения обряда отверзания уст. Это был самый торжественный момент погребения, и все глаза должны были обратиться к наследнику, но Нефертити все сильнее ощущала, что внимание собравшихся приковано к ней. Это не так, это все мне кажется, – пыталась она убедить себя. Но, взглянув на толпу из-под полуопущенных век, она увидела, что отец смотрит на нее немного сонным взглядом, а у него это всегда было признаком серьезного раздумья. Затем она наткнулась на холодный и твердый взгляд Хоремхеба, стоявшего рядом с ним. В ней поднялась паника, в пересохшем горле запершило, и ей ужасно захотелось вина. Отведя взгляд, она стала наблюдать за церемонией как раз в тот момент, когда Сменхара вручил Мерире священный нож и обернулся. Ей показалось, что он тоже смотрит на нее обличительным взглядом. Вдруг она почувствовала, будто все глаза устремлены к ней, они сверлят ее, враждебно и осуждающе. По лицу заструился пот. Потупившись, она постаралась не обращать на них внимания. Закололо в груди, и она внутренне сжалась, подавив стон. Яне должна ничего показывать, – прорвалась сквозь панику смутная мысль. – Если я убегу, я дам им повод еще больше презирать меня. Но даже когда эта мысль пришла ей в голову, она поняла, что неосознанно пытается подняться.

– Куда вы таращитесь, вы, святотатствующие крестьяне? – закричала она. – Я – царица! Отведите глаза!

Мерира прекратил пение, и ритуал прервался. Теперь она действительно увидела, что все воззрились на нее в полнейшем изумлении. Слезы застилали ей глаза. Нефертити почувствовала, как чья-то рука крепко сжала ее запястье.

– Успокойся, царица, – прошептала ей на ухо ее единокровная сестра. – Ты же не хочешь, чтобы они сочли, что ты лишилась рассудка, и начали бы думать – это от горя. А может, ты заболела?

Нефертити выдернула руку из ладони Мутноджимет, но тут же другая рука мягко коснулась ее плеча, и, даже не открывая глаз, она узнала Тии.

– Я хочу домой, – прошептала она в гнетущей тишине.

Мутноджимет посмотрела на мужа. Хоремхеб кивнул и велел Мерире продолжать. Мутноджимет и Тии быстро провели Нефертити к носилкам сквозь перешептывающуюся толпу. Краем глаза Нефертити увидела Тутанхатона – он был великолепен: сверкающая яшма и снежно-белые одежды, черный детский локон был заплетен и стянут синими лентами. Он с любопытством смотрел на нее. Анхесенпаатон шагнула к матери, но Эйе удержат ее. Мериатон, тревожно нахмурившись, осталась рядом со Сменхарой.

– Пусть тебе сделают массаж, потом полежи, – попыталась успокоить ее Тии, поддерживая перед Нефертити занавеси. – Я пойду в гробницу с твоими цветами. Твое затворничество бессмысленно, царица. Приходи сегодня вечером в дом отца. Траур закончился. У нас будут музыка и танцы, тебе станет легче.

Нефертити погладила ее щеки и отвернулась.

– Мне как-то нехорошо, – сдавленно произнесла она, злясь на себя за несдержанность и потерю достоинства. – Может быть, позже, Тии.

Тии доброжелательно поклонилась и отпустила занавеси. Носилки тронулись с места. Нефертити слышала, как пение возобновилось, потом постепенно стало затихать. Сгорая от стыда, она свернулась на подушках, закрыв лицо руками. Хеттский царевич не приехал. Эхнатон похоронен. Ее попытка спасти хоть что-нибудь в своей жизни провалилась, и горячие слезы хлынули сквозь пальцы.

Лишь только село солнце, управляющий объявил о приходе Эйе. Вернувшись в северный дворец, Нефертити сразу отправилась в постель, заставив передвинуть кровать таким образом, чтобы можно было лежать, опираясь на подушки, и смотреть в окно, хотя это было уже совершенно бессмысленно. В розовом вечернем свете она лежала, безразлично поигрывая кольцами. Отец приветствовал ее, остановившись перед ложем. Он поклонился, тяжело дыша, и она жестом позволила ему сесть.