Паулина Гейдж - Проклятие любви

– Да, каждый его локоть. [23]

Прямые плечи Хоремхеба вдруг поникли, и Тейе поняла, насколько он утомлен. Но в ней еще кипела ярость.

– Вижу, организация безопасности моего сына оставляет желать лучшего, – язвительно сказала она. – Я понимаю твое бессилие, Хоремхеб, но не забыл ли ты, что гнев моего сына не столь важен, как твоя ответственность передо мной, твоей царицей? И что с Мутноджимет? Это и вовсе крайнее безрассудство.

Хоремхеб выпрямился и подошел ближе к трону.

– Ты не представляешь, как царевич проводил время в Мемфисе. Я позволил Мутноджимет развлекать его в надежде отвлечь его внимание от людей из Она, которые следовали за ним повсюду. Известно, что нет на свете человека, которого вопросы религии волновали бы меньше, чем твою племянницу. Царевича забавляло кривляние карликов и ее умение обращаться с хлыстом.

– У меня большое желание предоставить ей возможность проявить свое умение на твоей спине. Не улыбайся. Я предупреждала перед отъездом, что если твои отчеты будут неполными или недостаточно правдивыми, ты будешь наказан. Почему обо всем этом ничего не сказано в свитках, которые ты посылал мне?

– Я старался быть откровенным, но это было непросто. Царевич завел собственных шпионов, и я уверен, что он регулярно читал мои письма к тебе, а потом запечатывал вновь. Моя печать не имеет такой власти, как твоя. И при этом я не мог доверять устным сообщениям.

Тейе принялась нервно постукивать пальцами по подлокотникам трона.

– Расскажи мне о людях из Она.

– Царевич собрал вокруг себя многих жрецов из храмов солнца. От рассвета до заката они спорили о религии. Твой сын теперь очень сведущ в этом вопросе, и к его мнению уже прислушиваются. Многих жрецов он пригласил в Фивы.

– И какова была реакция жрецов Птаха?

– Естественно, они разгневаны.

Тейе некоторое время молча смотрела на Хоремхеба.

– Царевич доверяет тебе? – наконец спросила она.

– Да, думаю, доверяет.

– Тогда можешь оставаться на правах его телохранителя, но будешь докладывать мне ежедневно. Эйе, отправь Мэя принять временное командование охраной границ вместо Хоремхеба. Вирел будет счастлива переехать с семьей в Мемфис. Ты свободен, Хоремхеб.

Он поклонился и попятился к дверям. Когда они закрылись, Тейе вздохнула от досады и разочарования и поднялась с трона.

– Поговори со мной, Эйе. К чему этот бессмысленный парад по небезопасным улицам города? К чему это стадо жрецов, которое он приволок в Малкатту? Или Хоремхеб ведет какую-то свою игру?

Эйе сложил руки на груди и принялся ходить взад и вперед. Он слегка прикрыл глаза, вдруг сделавшиеся сонными, его широкий лоб под желтым шлемом собрался складками.

– Если бы ты не была так озабочена состоянием фараона, ты сама смогла бы ответить на эти вопросы. Фараон всегда был одержим страхом, что ему грозит смерть от рук собственного сына, и ты носилась с этой идеей, как собака с костью. Но ты забываешь, что царевич тоже живет в постоянном страхе, и, пока его отец жив, он не будет защищен от прихотей старика, всю свою жизнь находившегося под влиянием самого могущественного прорицателя, которого знал мир. И этот старик еще может все переиграть и обвинить сына в том, что тот наслал на него болезни своими проклятиями. Безумная прогулка Аменхотепа по Фивам – не что иное, как способ заявить Египту о своем существовании, утвердить свое право на жизнь, право на отмщение, если он умрет.

– Тьфу! Ты говоришь глупыми загадками! Думаю, на него повлиял сладкий вкус грядущей власти. Он станет таким же самонадеянным, как его дядя.

Эйе остановился и опустил руки. Губы его расплылись в широкой заговорщицкой улыбке.

– Как жаль, что в твоих жилах нет царственной крови, Тейе. Нам с тобой надо было пожениться.

– Чтобы узаконить царственной кровью притязания брата, как в старые времена? Ты что – воображаешь себя в двойной короне?

Он скорчил гримасу, все еще улыбаясь.

– Только когда мне бывает совсем скучно.

– А что с Хоремхебом? – Тейе отвернулась от внимательного взгляда Эйе. – Он показал себя не лучшим образом.

– Напротив, он проявил здравый смысл прирожденного воина, когда, не задумываясь, отбросил невозможное решение и сосредоточился на возможном. И я думаю, тебе следует принять во внимание мотивы, по которым он с такой легкостью допустил к царевичу Мутноджимет. Во всяком случае, она уже вернулась домой. Двоюродный брат обманул ее ожидания. Честолюбие ничего не значит для моей дочери, если только оно не наполняет ее жизнь разнообразием и не развлекает ее.

Тейе задумчиво потрогала анхи на своем браслете.

– Слова, слова, – сказала она тихо. – И за ними огромное счастье – мой сын вернулся домой. Мы с тобой сделались слишком похожи на мышей, скованных страхом перед невидимыми им ястребами, что кружат в вышине. Пора расслабиться и устремить взоры на изобилие окрестных полей.

– Прелестная речь, – холодно проворчал он.

Она, посмеявшись над собственной напыщенностью, отпустила его.

Вечером она в сопровождении стражи отправилась на поиски сына. В его роскошных покоях еще царил беспорядок, слуги торопливо распаковывали сундуки и ящики, привезенные из Мемфиса, дворцовые служащие заносили мебель, заказанную для него Тейе. Заглянув в приоткрытые серебряные двери приемной, она вышла в сад. Сын сидел в траве на берегу озера, совсем как прежде в гареме, вокруг него расположились какие-то люди. Пока вестник объявлял о ее появлении, Тейе быстро их оглядела. Нефертити сидела рядом с Аменхотепом, они держались за руки, а Ситамон лежала в сладострастной позе, опершись на локоть, алого цвета платье туго обтягивало соблазнительный холм бедра. Нефертити опустилась на колени и поклонилась, а Аменхотеп поднялся и, протягивая руки, пошел навстречу Тейе. Он обнял ее и нежно поцеловал в губы.

– Скажи-ка мне, кто эти люди, уткнувшиеся лицами в грязь? – спросила она добродушно, усаживаясь в приготовленное Пихой кресло. – А тебе, Ситамон, не следует при всех валяться среди цветов, как безродной наложнице. Пиха, пусть принесут еще кресло.

Ситамон взглянула на нее, покорно поднялась и обеими руками нервно натянула на грудь тонкую, как паутина, голубую накидку.

– Но траву только что полили, – сказал Аменхотеп своим высоким, мелодичным голосом. – Ситамон наслаждалась ее свежестью – Он обвел жестом собравшихся. – Матушка, это мои друзья. Пенту, жрец храма Ра-Харахти в Оне. Панхеси, тоже жрец солнца, которого я сделал своим главным управляющим. Туту, который так старательно записывал мои слова, и чью руку ты видела в моих письмах к тебе. Кенофер, Раннефер…

Один за другим люди поднимались с травы и целовали ее ноги, глядя на нее снизу вверх с почтением и одновременно с вызовом. За несколькими исключениями головы у всех были выбриты, в толпе придворных выделялись длинные белые юбки жрецов. У каждого на шее или на плече виднелся символ бога горизонта, ястреб с солнечным диском. [24]