Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)

Насколько возможно, Островский проводил все время у Громовых, совсем пренебрегая своими родителями. Последние не жаловались, так как жили в ожидании того, что долгое пребывание в Париже положит конец волокитству их сына, как они называли его сердечную привязанность.

Вечера за чаем у Громовых стали ужасно грустны. Хозяйка казалась взволнованной и огорченной, тяжесть тяготела над всеми. Ольга и Любочка находили всю эту печаль по поводу предстоящего отъезда Владимира неуместной. Они пытались с этим бороться и придать разговору веселый тон. Но это ответа не находило и оставалось незамеченным.

С потаенным страхом наблюдал Борис за происходящим. Ему казалось, что Владимир действительно более чем товарищ юности и друг дома. Поэтому Беклешов вдвойне радовался удавшейся интриге, которая освобождала его от соперника.

В день отъезда Островский зашел после полудня на час, так как наверняка знал, что в это время Вера одна в комнате для занятий. Она стала приютом их любви, после того как сырая осенняя погода прервала их свидания в саду и на природе. В этой комнате, предназначенной для научных занятий, они вновь и вновь поверяли друг другу свою любовь. Но сегодня в их любовном шепоте сливались печаль и отчаяние.

— Не смейтесь надо мной, Владимир Николаевич, — в конце сказала Вера, — когда я снова говорю о своих предчувствиях, но я невыразимо боюсь нашего расставания. Когда и как мы снова увидимся?

— У вас нет ни малейших оснований для опасений, — отвечал Владимир.

— Если бы только не Париж! Там вы меня быстро забудете и, в конце концов, полюбите другую, — сказала она, с упреком глядя на возлюбленного.

— Как можете вы говорить, что я вас забуду, любимая! Ваш образ — всегда передо мной и моя любовь, моя вечная, неизменная любовь — глубоко в моем сердце. Но скажите мне, Вера, а за вас я могу быть спокоен? Ваши чувства не изменятся? Вы не позволите другим ухаживать за вами? Эта мысль приводит меня в бешенство.

— О, Владимир, это — невозможно. Как может вас это пугать? — ответила Вера, бросившись ему на шею. — Вы — солнце, осветившее мою жизнь, все мои мысли — только о вас. Без вас нет для меня радости.

— А Беклешов… останется ли вам он безразличен? Он часто смотрит на вас совсем по-особенному. Это не дает мне покоя, не позволяет уехать спокойно. Ведь говорят, что те, кто отсутствует, всегда виноваты.

— Опять все та же ревность? Не говорите мне о нем, Владимир. Вам хорошо известно, что он мне совсем безразличен… — покончив с этой неприятной темой, она продолжала: — обещайте мне часто писать и, пожалуйста, очень длинные письма. В них вы расскажете мне, чем заполнен ваш день, чтобы душою и дальше жить вместе.

— Я все сделаю для вас, Вера, все, что вы пожелаете, все, что доставит вам радость. Буду и письма писать, хотя раньше этой привычки у меня не было. Говорить с вами, даже на бумаге, будет для меня счастливейшим событием дня.

Эти слова немного успокоили бедную Веру. Они еще о многом говорили, и время ушло незаметно, как это всегда бывает у влюбленных. Наконец пришел час разлуки.

— Сегодня я должна вас еще раз увидеть, Владимир, прежде чем вы меня оставите так надолго, — сказала Вера при прощании, — хоть на мгновение. Приезжайте этим вечером к нам по пути… Я последней хочу видеть ваши глаза. Быть может, это принесет мне счастье!

— Конечно, я не уеду, — отвечал юный граф, — не увидав вас еще раз хоть на мгновение. К чаю я не приду, нужно дома собраться в дорогу. Почтовые лошади заказаны к десяти часам. Я отъеду от дома родителей и проеду мимо вас, чтобы хоть на секунду попрощаться со всеми вами.

Между десятью и одиннадцатью к дому Громовых подъехала коляска. Это был Владимир. Скинув с себя меховое пальто (при поездке ночью без него было не обойтись), он вошел в комнату, где семья собралась в его ожидании. Присутствовал и Борис Иванович, так как с радостью хотел наблюдать отъезд своего столь опасного соперника.

— Присядьте на минутку, Владимир Николаевич, — сказала госпожа Громова, поздоровавшись с ним. — Вы, конечно, знаете русский обычай. Нельзя прощаться стоя, если хочешь вернуться.

— Нет нужды, Мария Дмитриевна, уверять вас в моем живейшем желании как можно быстрее снова прийти в ваш гостеприимный дом, — отвечал Островский.

Он заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Сердце было полно печали. Через несколько минут он поднялся. Как сын, обнял Марию Дмитриевну и генерала. Молча поцеловал руку дамам. Говорить более не решался. Едва осмелился еще раз посмотреть на Веру и бросился из дома. Накинул пальто и вскочил в коляску. Все провожали его, стоя в дверях.

— Пошел! — крикнул он ямщику, послав рукой прощальный привет. — До свидания! — были последние слова, которые он прокричал. Лошади тронули и вскоре исчезли в сумраке ночи.

Завыл осенний ветер, холодный дождь, смешанный с градом, злобно застучал в окна. Старые деревья вокруг дома застонали и закряхтели, как будто почувствовали сердечную боль людей, которые совсем недавно беззаботно и радостно жили под своими зелеными крышами.

Как только утих последний звук удалявшейся коляски, Вера незаметно ушла к себе. И до поздней ночи ее матери слышались всхлипы и плач.

Ранняя осень становилась все ненастнее и холоднее. Люди покидали дачи и переезжали либо в город, либо на юг, подальше от непогоды. Громовы также собирались переезжать с дачи на зимнюю квартиру. К тому же Мария Дмитриевна надеялась, что перемена обстановки развеет Верину печаль, которая усилилась после отъезда Владимира.

В конце сентября семья переехала в Петербург. Там их нашло первое письмо Владимира из Берлина. Ранее по пути нигде не было длинных остановок, и он не успел написать привет своей любимой. Для Веры был праздничный день. Она много раз перечитывала дорогие строки, пока не выучила их наизусть.

Она снова почувствовала себя связанной с любимым, и начавшийся обмен письмами, казалось, облегчил ей разлуку. Думая о своей любви и мечтая о скором возвращении любимого, когда она снова заключит его в свои объятия, Вера становилась настолько счастливой, что присущий ей веселый нрав, исчезнувший на время, вернулся, как по мановению волшебной палочки, и засветил всей семье, как солнечный луч.

Следующее письмо пришло из Брюсселя. В то время единственный поезд из Германии шел в Париж через Брюссель. В Брюсселе он должен был задержаться на несколько дней в местной миссии. И уже третье письмо сообщало, наконец, о его благополучном прибытии во французскую столицу.

И молодой человек, ранее ленившийся писать, стал ежедневно слать письма своей невесте. В том, что путешествующий сразу после разлуки с родиной особенно остро чувствует потребность в переписке, нет ничего особенного. Новые связи еще не возникли, и человек живет любовью к воспоминаниям. Но воспоминания отступают, когда собственная жизнь налаживается, когда новые дела и обязанности отнимают время. Через некоторое время Вера почувствовала начало этого периода, когда эпистолярная активность Владимира спала.