Дафна дю Морье - Мери Энн

Что король, в халате, играет в вист (у него прозвище – Ворчун), а премьер, господин Питт, в это время ждет аудиенции… Что королева настаивает на соблюдении протокола… Что лица домочадцев становятся безжизненными при ее появлении… Что после родов у принцессы Уэльской были странные осложнения… Какие привычки и вкусы у его братьев, особенно у Камберленда, который окружил себя зеркалами и странного вида лакеями…

Да, эти письма стоили того, чтобы над ними поработать, чтобы их издали книгой в кожаном переплете с золотым тиснением. Но вопрос, согласится ли сэр Ричард, Джиллет или этот лоточник из Мейдстоуна хорошо заплатить ей за обладание письмами, написанными венценосной рукой, оставался открытым, и ей предстояло еще много выяснить.

Как приятно видеть, что все ее друзья пребывают в постоянном беспокойстве. Джеймс Фитцджеральд, из Ирландии, волновался больше всех: у него были причины, особенно, когда она думала о его письмах. Он был не единственным, кто умолял ее не упоминать о нем – в память об их давней дружбе, если она когда-либо решится писать мемуары: слухи о ее намерениях уже достигли Дублина. Если она не сожгла его письма, не могла бы она вернуть их ему. Она не могла ни вернуть, ни сжечь. Они были в той стопке, которую Николе обнаружил в Хэмпстеде, и сейчас находились в палате общин.

Новость о том, что она собирается писать мемуары, привела к тому, что однажды утром перед ней предстал его сын Вилли Фитцджеральд.

– Что случилось? Твой отец умер?

Подняли шторы, разожгли камин, перед ним поставили поднос с кофе и яйцами.

– Мери Энн, – со слезами на глазах взмолился он, – мы на грани краха. Только ты можешь помочь нам.

– Да у меня едва наберется пять гиней. Я пошлю к моему обивщику, он мне кое-что должен.

– Дело не в деньгах…

– Так в чем же, черт возьми, дело?

Он был похож на сумасшедшего. В его волосах застряла солома (из Дублина он плыл в лодке), щеки заросли щетиной, под ногтями скопилась грязь.

– Пять дней назад мой отец получил твое письмо. И я сразу же выехал… ты должна вернуть эти письма.

– Как? Они опечатаны и лежат в палате общин.

– Ты должна немедленно обратиться к Персивалю.

– Он не будет слушать. Может, он уже давно взломал печать и прочитал их.

– Как ты не понимаешь, в каком положении мы окажемся, если будет опорочено наше имя? Мой отец больше никогда не посмеет смотреть людям в глаза, сестре придется разорвать помолвку, а мне…

– Я очень сожалею. Там есть одно письмо, в котором Джеймс предлагает свои услуги в качестве моего агента в Ирландии. Оно написано, если мне не изменяет память, в 1805 году. Он пишет, что мог бы увеличить расценки. Будет плохо, если его прочтут всему комитету.

– А ты сидишь здесь и улыбаешься…

– Я ничего не могу поделать. Писем у меня нет. Идите и разговаривайте с Персивалем сами, но вряд ли он выслушает вас до окончания дебатов.

– А пока ты можешь обещать, что не опишешь нас в своих мемуарах?

– А пока я не могу ничего обещать. Завтракай.

Как она могла считать его привлекательным? Должно быть, когда она виделась с ним в Уэртинге, на нее подействовала скука и июльская жара.

– Вот что я могу сделать, – вдруг осенило ее. – Ты говорил мне, что знаком с графом Мориа и с графом Чичестером. Я видела тебя с ними. Сейчас для них мое имя ничего не значит, но это неважно. Они много лет были близкими друзьями герцога Йорка. Пусти слух, будто я собираюсь опубликовать мои мемуары, в том числе и письма герцога, но могу передумать, если кто-нибудь переубедит меня.

Это, во всяком случае, честно, им предоставляется возможность действовать.

В течение марта, пока продолжались дебаты, день за днем, с бесконечными и многочисленными выступлениями – за, против, восхваляющие и клевещущие, возносящие на небеса и обливающие грязью, – главная свидетельница по обвинениям, выдвинутым Уордлом, писала: о признаниях, о впечатлениях и о многом другом. У нее ни на что не оставалось времени, даже на детей (которые спокойно жили за городом с ее матерью) и на Билла, жившего в Аксбридже и ухаживавшего за отцом, у которого случился удар.

Она прервалась только однажды – когда его светлость радикал, еще разгоряченный дебатами, тайно заехал к ней. Она узнала все новости. Как развивались бои в войне идеалов, как один член парламента назвал ее ведьмой, другой – распутницей, а третий – бедной женщиной, с которой поступили несправедливо и которая нуждается в сострадании.

– Кто выигрывает?

– Дело закончилось.

– К финишу пришли голова в голову?

– Нет, правительство впереди, да с таким разрывом, что они даже не утруждают себя оглядываться.

– И что это значит?

– Отставка.

– Для кого?

– Для вашего доблестного главнокомандующего.

Она не ощутила ни радости победы, ни восторга – только боль в сердце и стыд. Я буду вознагражден, говорил Господь, – так было написано в потрепанной Библии ее матери, – но свершившаяся месть оставила неприятный осадок.

– Могу я остаться?

– Если вам так хочется?!

И даже это ей безразлично, ей не нужно его преклонение. Его ласки не вызвали у нее ответного чувства, их близость была лишена пыла и страсти.

Палата заседала до вечера семнадцатого марта, когда наконец состоялось голосование. Дебаты, длившиеся три недели, закончились, и заключительные выступления показали, как могут разделиться голоса.

Сначала выступили лидер палаты и министр юстиции, которые заявили, что не считают отставку главнокомандующего необходимой, что, пребывая на этом посту, он проявил себя как знающий специалист. Если бы госпоже Кларк можно было доверять, обвинения считались бы доказанными, однако ее свидетельские показания оказались сплошной выдумкой. Долг членов палаты – оправдать герцога и очистить его доброе имя от сфабрикованных против него обвинений.

Сэр Фрэнсис Бердетт, представитель оппозиции, выразил крайнее изумление по поводу того факта, что лидер палаты, господин Персиваль, который также занимал пост инженера казначейства, сэр Вайкари Джиббс, министр юстиции, и все государственные законоведы, чьей обязанностью является наказывать за антиобщественные преступления, на этот раз оказались на стороне обвиняемых в противоправных действиях.

Основной задачей представителей правительства во время слушаний было в пух и прах разбить свидетельские показания госпожи Кларк, однако ее логичная и уверенная манера отвечать на вопросы произвела на всех неизгладимое впечатление. Те, кто расставлял ей ловушки и стремился дискредитировать ее, оказались в тупике. Министр юстиции Его Величества был разбит наголову.

Что касается высоких принципов герцога Йоркского, он не испытывал никаких угрызений совести из-за того, что бросил свою любовницу, оставив ее в нищете и опозоренной. Он отказался выплачивать ей обещанное им ежегодное содержание, что свидетельствует о характере королевских обещаний. Высокий ранг принца не имеет никакого значения. В данном случае действует английское правосудие, и народ Англии надеется, что палата примет справедливое решение. Он считает недопустимым, чтобы после всего услышанного в палате общин герцог Йоркский остался во главе армии.