Дафна дю Морье - Мери Энн

– А что он тебе обещал?

– Замки и экипажи, запряженные четверкой и с герцогом Кентом в качестве возницы.

Она улыбнулась и больше ничего не сказала. Они допили вино – последнее из подарка господина Айллингворта.

– Ты обратил внимание, – сказала она, – что они допустили одну оплошность, составляя этот помпезный документ, который я подписала сегодня? Я обещала, что не буду ничего публиковать о себе, и о герцоге, и о нашей совместной жизни. Но это обещание связывает только меня, а не моих наследников.

– Ты думаешь, что дети… – начал Билл. Она пожала плечами.

– Просто мне это упущение показалось забавным, – ответила она, – вот и все.

Она подняла тост за будущее и осушила бокал.

Уордл, Додд, Фолкстоун и, естественно, Вилл Огилви – все они по очереди заезжали к ней и задавали один и тот же вопрос:

– Почему? Для чего?

И всем им она отвечала:

– Ради безопасности. Ради детей.

– Но у нас были все козыри, – настаивал Уордл. – Наша победа была полной, и публикация ваших мемуаров и писем герцога дала бы нам огромные преимущества в борьбе за наше дело.

Она пожала плечами.

– Ваше дело меня не интересует, – сказала она. – Я сражалась на вашей стороне – и хватит.

– Письма, – стонал Додд, – бесценные письма! Судя по вашим намекам, эти письма могли бы полностью дискредитировать герцога в глазах общественности, не говоря уже о его семье. Его место занял бы герцог Кент, известный своей прямотой, здравомыслием и рассудительностью, который всего за ночь превратился бы в одну из самых почитаемых в стране фигур, а тем временем…

– А тем временем, – перебила она, – он сидит в своем Илинге, а обязанности главнокомандующего исполняет сэр Дэвид Дандас.

Его светлость радикал, нежный и заботливый, склонился над ней и покачал головой.

– Вы обещали всегда спрашивать моего совета, – с упреком проговорил он. – Я понимаю, вы хотите обеспечить свою безопасность, но бросаться такими картами – настоящее сумасшествие. Публикация мемуаров и писем оказала бы огромное влияние на политическую жизнь и не только бы расколола партию тори, но и вдохнула бы новые силы в республиканцев, которые получили бы большинство в парламенте, где…

– О Боже, где нужно открыть все окна и проветрить, – закончила она. – Вычищайте грязь из вашего парламента, но без меня. Я никогда не вмешивалась и не буду вмешиваться в политику. Идите домой. Вы все утомили меня.

Они ушли и оставили ее одну. Как часто случалось, одиночество заставило ее переосмыслить события. Без сомнения она вела себя как дура – только время покажет, так это или нет, – но, по крайней мере, на счету были деньги для Мери и Элен и небольшая сумма для нее самой. Она больше не зависит от мужского великодушия. Навсегда исчез вечный страх. Но что осталось? Чем можно заняться в тридцать три года? Ее обуревали сомнения, подогреваемые Виллом Огилви. Однажды он сказал ей без всяких обиняков:

– Вы подвели меня.

– Я давно говорила вам, – ответила она, – все, что я делаю в жизни, только ради детей.

– Вздор! Вы довольно неплохо заработали бы на своих мемуарах – было бы что оставить в наследство вашим девочкам. А теперь они будут получать нищенское пособие в двести фунтов. Что касается ваших десяти тысяч – зная, как вы привыкли жить и вашу любовь к дорогим безделушкам, – этих денег вам хватит всего на пару лет. Если говорить об основной цели…

– Вы имеете в виду – освободить место в штабе и сокрушить Ганноверов?

– Можете ставить вопрос именно так, если вам угодно.

– Скажу вам честно, Вилл, мне нравилось жить в роскоши. Красные камзолы, сверкающие кирасы, начищенные пуговицы, облеченный властью король – пусть он нетвердо держится на ногах и у него с головой не все в порядке. Я всегда трепетно относилась к голубой крови и помазанникам Божиим.

– О нет. Это только предлог. В глубине души вы хотите, чтобы он вернулся к вам.

– Кто?

– Ваш герцог Йорк. Поэтому-то вы и отдали письма и сожгли мемуары. Вы по своей женской логике рассудили, что этим вы тронете его сердце, заставите его пожалеть о вашем разрыве. Вы надеетесь, что в один прекрасный день его карета остановится у вашего дома и он позвонит в дверь.

– Это неправда.

– Не лгите. Я вижу вас насквозь. Ладно, давайте говорить начистоту. Он не вернется, его тошнит от одного упоминания о вас. Он дискредитирован в глазах всего света – и все из-за вас.

Его слова привели ее в бешенство.

– Что шантажом заставил меня сделать обанкротившийся армейский агент… Господи, вы все время вмешиваетесь в мои дела. Я страшно сожалею, что когда-то встретила вас.

– И где бы вы были сейчас? В каких-нибудь жалких меблированных комнатах в Брайтоне, лежа на спине, зарабатывали себе на хлеб? За ночь – тройную цену, а для подвыпивших гуляк, сбежавших из семьи на субботу и воскресенье, – пять шиллингов за один раз? Или, за неимением лучшего, поселились в каком-нибудь убежище рядом с преданным Даулером? Сами готовили себе еду, располнели и нехотя выполняли свои обязательства по субботам?

– Наоборот, я вытеснила бы госпожу Фитц и воцарилась бы в Карлтон Хаузе или начала какое-нибудь дело. О небеса, как же я ненавижу вас, Вилл, вы как дьявол преследовали меня всю жизнь.

– Я был вашим спасителем, но вы не хотите признать этого. Вопрос в следующем: что дальше?

– Почить на лаврах. Учить моих дочерей хорошим манерам.

– И выдать их замуж за приходских священников с двумя пенсами годового дохода. Вам надоест столь безупречное существование… А любовники?

– Я в них не нуждаюсь, раз у меня есть десять тысяч на счету и четыреста фунтов ежегодного пособия. Кроме того, меня тошнит от мужчин: они слишком требовательны.

– Вы имеете в виду его светлость радикала?

– Я не имею в виду кого-то конкретного, я говорю об этой половине рода человеческого. Я обеспечила себе безопасность только с помощью своей женственности и очарования – ни вы, ни Уордл здесь ни при чем. Кстати, где обещанное вознаграждение? Домик с башенками и экипаж четверкой?

– Лучше вам обратиться к члену парламента от Оукхэмптона. Как и я, он вам скажет, что вы подвели его, что, приостановив публикацию мемуаров в столь острый момент, вы выбили у него из рук оружие. Другими словами, вы ему больше не нужны.

– А Кенту?

– О, Кент в ужасе, что с него сорвут маску. Приходится признать, что я ошибся в оценке. Я считал его достойным человеком, но он струсил – истинно германская манера. Он никогда не получит должность своего брата.

– Итак, мы не сдвинулись с места?

– Точно. Хотя Уордл стал национальным героем, а вы приобрели всеобщую известность… По крайней мере, вашим портретом украшают стаффордширский фарфор. Все типографии печатают ваши портреты – что еще вам нужно?