Ян Парандовский - Эрос на Олимпе

В центре поляны стоял пурпурный шатер богов. Вокруг него спали тигры, тихие, спокойные, недвижные, похожие на больших полосатых котов. Несколько в отдалении храпел старый сатир, покрытый шкурой медведя. Над своим хозяином склонил голову осел, который во сне выглядел глубоко задумавшимся. К деревьям, окружающим поляну, стоя прислонились слоны, привезенные из Индии, и издавали во сне тихое, стонущее урчание. Сон их был весьма чуток, и, когда одна из вакханок испуганно вскрикнула в тяжелом сне, сразу открыли свои маленькие проницательные глаза. Светлело. Первые лучи солнца высасывали из травы капли росы. Две менады (они же вакханки, они же бассириды, спутницы Диониса. – Примеч. пер.), спавшие вместе, тесно прижавшись друг к другу, очнулись словно бы в ошеломлении и взглянули друг на друга мутными глазами, обведенными синими кругами. Затем обе хрипло рассмеялись и, взявшись за руки, встали, чтобы идти доить львицу, ибо Дионис привык выпивать на завтрак чашу львиного молока.

Самая молодая из вакханок, Наис, не спала. Вчера она впервые вошла в свиту бога. Родом она была из этого же леса, где из-под черного камня выбивался родник, доверенный ее заботам. До сих пор жизнь ее текла тихо и монотонно. У опекаемого ею источника рос дуб, на ветвях которого были развешаны глиняные кубки – пожертования набожных бедных путников. Редко заходил сюда какой-нибудь пастух, чтобы напиться воды. Тогда Наис вытирала прохладными ладонями пот с его лба.

Когда же вчера лес наполнился радостным гомоном спутников Диониса, она покинула свой влажный грот и присоединилась к вакханкам. Получила новый тирс – зеленую палку с кедровой шишкой наверху – и должна была найти олененка, шкура которого теперь прикрывала ее грудь. Ее угостили вином, которого она ранее не знала. Еще сейчас от него шумит в голове, и помнит она только громкий смех, с которым носилась по лесу. Юная вакханка, почувствовав боль внутри, припомнила ту дивную и страшную минуту, когда толпа сатиров промчалась по ее телу, как буря, принося страдание, которое она, однако, вспоминала без огорчения.

Все произошло так быстро, так резко, что маленькая Наис ничего не поняла. Слыхала, что все говорили о каком-то боге, издавали возгласы в его честь, но затерянная в толпе, затоптанная раздвоенными копытами сатиров, не видела его лица и не слышала его голоса. Помнила только имя: Дионис. И, повторяя его, чувствовала сейчас в сердце странную сладость, настолько это имя казалось ей необычным, священным, божественным. В ушах ее отдавались пурпурные звуки песенки: [60]

Что означают эти слова? Кто превращает воду в молоко и из скалы извлекает струи золотого вина? Кто он, при приближении которого лес наполняется неведомыми ароматами? Не знала.

Тихонько, чтоб никого не разбудить, медленно и несмело начала ползти в сторону, где спал толстый и пьяный Силен. Ему она доверяла больше всех. Вчера, когда она только появилась на поляне, ее сразу привели к нему. Тот взял ее двумя пальцами за подбородок и заглянул в глаза. А сам имел глаза добрые, голубые, отеческие. И, гладя ее по волосам, спросил:

– Хочешь быть с нами?

Кивнула головой, потому что говорить ей было трудно. Он велел вручить ей тирс и налил кубок вина.

– Пей, Наис, – сказал. – Выпив это жидкое солнце, сможешь познать бога, который полон добра и ласки.

Поэтому она пойдет к нему и спросит. Уже близко. Вакханка затаила дыхание и собрала отвагу. Наконец дрожащей рукой потянула за шкуру медведя, которой был прикрыт воспитатель Диониса. Испугалась, услышав глухое ворчание Силена. «Сердится!» – подумала. В этот момент из-под шкуры высунулась лысая голова, окруженная венчиком седых волос. Силен открыл глаза:

– А! Это ты, малышка?

Не сердился. Попросил ее налить кубок вина из стоящего поодаль кувшина. Выпил, прищелкнул языком и, совершенно проснувшись, среди неспокойно затихшего сонного лагеря так ответил на боязливые вопросы Наис:

– Вон там, за пурпурными занавесями шатра, спит бог, которого мои уста будут прославлять во веки веков. Дионис! Да будет благословенно его имя! Я знал его еще ребенком. От меня он впервые услыхал о мире, над которым властвует теперь всей мощью своей сладкой власти. Он сын Зевса и фиванской царицы Семелы. Бедная царица послушалась коварного совета Геры и пожелала увидеть своего божественного возлюбленного воочию во всем величии молний и грома. Зевс исполнил ее просьбу, но слабые земные глаза Семелы не смогли перенести вида бога. Фиванский дворец запылал от небесного огня и сгорел, а Семела погибла.

Уже тогда она несла в лоне своем Диониса. Зевс, чтобы спасти ребенка, извлек его из материнского лона и, поскольку плод был еще недозрелым, зашил его в свое бедро. Через пару месяцев, испытывая страшную боль, он выдал на свет сына, который, родившись во второй раз, нес на себе печать великих предначертаний. Зевс и сам прежде должен был укрываться от жаждущего убийства отца, [61]теперь он отдал Диониса Гермесу, чтобы тот отнес его подальше от Олимпа и спрятал от ненавидящих глаз Геры.

Гермес укрыл младенца в чудесной стране Нис. [62]В этом краю тени и солнца, где произрастал розовый лавр, нимфы кормили его своим сладким, как мед, молоком. Дионис впитывал жизнь из лиловых ладоней Гиад, дочерей гиганта Атласа, вздымающего в вечном усилии на своих согнутых плечах небосвод. Когда малыш плохо себя вел, его пугали старухой Акко (Акко, Алфито и Мормо – страшилища, которыми в Древней Греции пугали детей. – Примеч. пер.): вот она придет и заберет его в свою волшебную торбу. Когда он смеялся, девы брались за руки и танцевали вокруг маленького бога. Тогда-то он научился отличать волнующий женский аромат от резкого лесного запаха. Предупреждали его, однако, чтобы был осторожен: ночами бродит по тропам хищная Ламия, [63]ради своего удовольствия похищающая детей и высасывающая из них кровь.

– Я, – продолжал Силен, – был тогда при нем и смеялся над девчоночьими страхами. Рассказывал ему о богах и сотворении мира и учил его любить людей больше, чем богов. Всегда умел отогнать печаль с его чела, но прививал ему также чувство сострадания, чтобы увереннее он завладел миром. Когда Дионис вырос, я показал ему длинную белую дорогу, теряющуюся в тени деревьев. Он понял меня, и мы отправились в путь.

Вокруг него собралось удивительное войско. Все те, кого ты видишь. Из лесов, с гор, с влажных лугов, с рек и озер прибежали нимфы с белыми коленями, их мы нарекли вакханками и менадами. За нимфами прискакали сатиры, многочисленный косматый народ лесных полубогов, страшных шалопаев, бесстыжих, но честных и добрых. Из Аркадии прибыл бог Пан, который спит вон там, не выпуская из рук своей волшебной дудки. Это все была пехота. Конницу представили кентавры, любящие вино. Головы мы увенчали плющом, а в руки взяли палки с шишками, эти самые тирсы, которые составляют единственное наше оружие.