Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок

Маргарита предпочла бы поговорить на эту тему немного позже. Слишком больно было видеть откровенную надежду бедной Джульетты на то, чего, по совершенной уверенности Маргариты, уже никогда не будет. Леди Блейкни слишком хорошо знала, что творилось сейчас во Франции: грабежи, конфискации, узаконенное воровство, открытое разбойничество – и все во имя равенства, братства, патриотизма. Она, конечно же, ничего не знала об аббате Фуке, но трогательный образ преданного старика, сотканный проникнутыми любовью словами Джульетты, тронул ее отзывчивое сердце. Не только понимание политической ситуации, сложившейся во Франции, но и собственные чувства подсказывали ей, что, вручив старому аббату фамильные драгоценности, Джульетта тем самым неожиданно поставила этого человека под угрозу наказания, ибо новое правительство официально не разрешало иметь какие-либо драгоценности. Однако теперь все равно уже не было ни времени, ни возможности продолжать разговор. Маргарита решила вернуться к нему попозже, наедине с мадемуазель де Марни, и лишь после того, как посоветуется с мужем, каким образом можно возвратить юной особе ее собственность и вызволить верного старика из опасности, в которую он оказался ввергнутым без всякого злого умысла.

Разговаривая, женщины достигли первой комнаты из анфилады апартаментов, в которых должен был разыграться блестящий праздник. Лестница и холл внизу были уже заполнены прибывшими гостями.

Попросив Джульетту остаться пока в бальной зале, леди Блейкни заняла свое место на изысканно украшенной площадке, готовая приветствовать первых гостей. Элита фешенебельного общества проплывала мимо нее непрерывным потоком, и для каждого она находила улыбку и приятное слово, обмениваясь утонченным обращением, предписываемым этому обществу мотыльков витиеватым стилем того времени.

По мере продвижения гостей по лестнице лакей выкрикивал их имена, известные либо в политике, либо в спорте, либо в искусстве и науке, имена великие и исторические, имена скромные и только что обратившие на себя внимание. Просторные комнаты быстро наполнялись. Его королевское высочество, говорили, уже сошел со своей прогулочный яхты. Отовсюду доносился несмолкаемый шум, смех, разговоры, напоминающие гомон птиц.

Огромные букеты абрикосовых роз в серебряных вазах наполняли воздух тяжелым изысканным ароматом. Захлопали веера. Оркестр исторгнул из своих недр первые такты гавота, и в этот момент лакей у подножья лестницы выкрикнул звучным голосом:

– Мадемуазель Дезире Кондей и месье Шовелен!

Сердце Маргариты дрогнуло, неожиданно она почувствовала удушье. Сначала она увидела не Кондей, а лишь гибкую фигуру Шовелена, одетого, как обычно, во все черное, со сцепленными за спиной руками и слегка склоненной головой. Он медленно поднимался по широкой лестнице среди других празднично разодетых мужчин и женщин, смотревших без тени любопытства на бывшего посла революционной Франции.

Демуазель Кондей шла впереди Шовелена, но затем остановилась на площадке, дабы присесть в самом уважительном и утонченном реверансе перед хозяйкой дома. Она победно улыбалась, прекрасно одетая, в маленьком веночке из золотых листьев в волосах, с единственным, но совершенно королевским камнем, и в роскошнейшем бриллиантовом ожерелье на превосходно вылепленной шее.

Все произошло ровно в полночь в одной из маленьких комнат анфилады, ведущей к бальной зале.

Танцы продолжались уже долго, вечер завершался, и среди гостей леди Блейкни все больше и больше пробуждалось желание бесцельно побродить по парку или оранжереям или же просто посидеть где-нибудь в прохладном месте. Разнесся слух, что новая очаровательная актриса из Франции будет петь какие-то восхитительные куплеты, которых еще не слышали в Англии. По соседству с главной залой находилась уютная музыкальная комната; она была ярко освещена, стулья, предназначавшиеся для комфорта аудитории, были расставлены. В комнате собралось много народу, и уже не было никаких сомнений в том, что небольшой элитарный концерт, безусловно, пленительный, как и все предприятия леди Блейкни, вот-вот начнется.

Сама Маргарита, на мгновение оторвавшись от постоянных обязанностей перед королевскими гостями, прошла в сопровождении Джульетты за музыкальную комнату в поисках мадемуазель Кондей, чтобы проследить за началом импровизированного концерта.

Дезире Кондей в течение всего вечера держалась очень замкнуто и говорила о чем-то лишь с двумя джентльменами, представленными ей хозяйкой дома по прибытии. Месье Шовелен постоянно держался рядом, наблюдая за каждым ее движением.

В настоящий момент она находилась в маленьком будуаре, куда удалилась сразу же после начала танцев, жеманно ожидая, когда леди Блейкни позовет ее исполнить свои песни.

Как только Маргарита и Джульетта Марни вошли в комнату, она поднялась и сделала несколько шагов им навстречу.

– Я готова, мадам, – мило улыбнулась она. – Я начну, как только вы скажете. Я продумала коротенькую программу, но скажите, с каких песенок мне лучше начать, с веселых или с сентиментальных?

Однако не успела Маргарита еще ничего ответить, как ощутила нервное и горячее прикосновение чьей-то дрожащей руки.

– Кто? Кто эта женщина? – пробормотала ей прямо в ухо Джульетта Марни.

Девушка была возбуждена и бледна, ее большие глаза были устремлены на бесподобную вещь, сияющую на шее французской актрисы.

Несколько удивленная, не понимая, что происходит с Джульеттой, Маргарита попыталась успокоить ее.

– Милая Джульетта, это – мадемуазель Кондей, – произнесла она тоном обычного представления. – Из Театра варьете в Париже. Мадемуазель Дезире исполнит очаровательные французские баллады на нашем вечере.

Говоря это, она твердо держала дрожащую руку Джульетты. Чутьем, весь вечер обостренным от напряженного внимания, она поняла, что в неожиданной вспышке гнева ее юной протеже кроется какая-то тайна.

Джульетта забыла о ней; она чувствовала, как в ее молодом, переполненном страданием сердце волнами вздымается негодование и унижение – все, что выпало беглой аристократке от торжествующих узурпаторов. Джульетта так много вынесла от этого сброда восставших кухарок, самый типичный образчик которых представляла стоящая перед ней женщина. Все эти годы нищеты и печали, потеря родных, друзей, дома, удачи… А нынче, став совсем обездоленной, она вынуждена, кроме всего, жить за счет филантропии других… И все это не по ее личной вине! За какие-то грехи, за ошибки своего класса, а не по личной вине!

Она много пережила, но ни теперь, ни в дальнейшем не могла объяснить, почему вдруг ощутила такую сильную безотчетную злобу, выплеснувшуюся в слепую ярость при виде той наглости и триумфа, с которыми Кондей спокойно приветствовала ее.