Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок

– У Дювалей, значит, заберут молоденького Огюста. Он содержит свою старуху мать, изготовляя ружья…

– И Мари Лебон не поздоровится. Она ведь кормит слепого отца.

– А старая матушка Лаферьер… Ее внуки совсем останутся без гроша… Она ведь кормит их своей стиркой.

– Но ведь Огюст-Франсуа истинный республиканец! Он даже принадлежит к якобинскому клубу!

– А Пьер чем хуже? Он ни разу не прошел мимо попа, чтобы не плюнуть в него.

– Да неужто никакого спасения нет?.. Поотрубают нам головы, как скольким уже…

Некоторые высказывали предположения:

– Да это просто угроза… Они не осмелятся!..

– Не осмелятся, говоришь? – злобно сплюнув, не выдержал Андрэ Лемуан. Андрэ Лемуан был солдат, воевал в Вандее и был ранен в боях под Туром… Уж ему ли не знать! – Не осмелятся? – повторил он еще раз жестким шепотом. – Вот что я скажу вам, ребятки: для нашего правительства нет ничего, на что бы они не осмелились. Помню, было в долине Сен-Мовэ… Слыхали ли вы об этом когда-нибудь? Маленьких детей дюжинами расстреливали… Совсем маленьких… говорю вам… и женщин с грудными младенцами… Уж они-то в чем провинились?.. Прикончили пять сотен совершенно невинных… Били, пока сам палач не выдохся… А могу рассказать кое-что еще и похлеще… Уж повидал… Нет ничего, на что бы они не осмелились.

Ужас всего этого был настолько велик, что о причинах даже боялись говорить.

– Во всяком случае, пожалуй, сейчас лучше всего отправиться к Гейолю и присматривать за этой бабой.

На улицах собирались толпы сердитых и мрачных людей. Прокламация была оглашена как раз в то время, когда мужчины обычно покидали всевозможные питейные заведения и неторопливо направлялись к дому.

Свежие новости были тут же подарены накрывающим на стол женам. О сне в эту ночь никто уже и не думал. Кормильцы семей и все, чьи жизни зависели от них, с трепетом ожидали нового дня. Оказывать какое-либо сопротивление варварскому приказу никому из этих покорных, изнуренных повседневной борьбой за существование рыбаков даже и в голову не приходило; впрочем, от этого всем им стало бы только хуже. Да и никакой бодрости духа уже не осталось у измотанного полуголодного населения городка для мысли о восстании. В Шато квартировал полк солдат, прибывший с юга, которому уроженцы Булони могли противопоставить лишь дюжину старых заржавленных мушкетов. Кроме того, у всех на памяти были и рассказы Андрэ Лемуана, и судьба Лиона, разрушенного до основания, и Тулона, превращенного в пепел, – так что где уж там было думать о восстании.

Братья, отцы и сыновья, собравшись в небольшое разношерстное войско, отправились к форту Гейоль, дабы хорошенько присмотреть за этой угрюмой башней, скрывавшей в себе такого драгоценного заложника. Они столпились около темного сумрачного сооружения, в котором светилось единственное выходящее на южный вал окно. Оно было распахнуто и распространяло слабый мерцающий свет. И достаточно скоро до этих молчаливо и злобно оглядывающих стены людей донесся оттуда громкий смех и приятный голос, весело что-то говорящий на незнакомом английском языке.

На тяжелых дубовых воротах, ведущих во внутренний двор тюрьмы, висела все та же написанная на толстом пергаменте прокламация. А рядом покачивался крошечный фонарик, который дымил и, вспыхивая при порывах ветра, выхватывал то и дело черные жуткие слова и тяжелую печать, выступающие на желтоватой бумаге, подобно темным знакам приближающейся смерти.

Впрочем, ворота и прокламация были уже исследованы, и теперь все стояли по распределенным между собой местам. Луна ласкала своим серебристым светом усталые, обеспокоенные томительным ожиданием головы, молодые и старые, с темной вьющейся шевелюрой и полысевшие от времени, эти согбенные от тяжкого труда спины и грубые, шершавые, словно старая древесина, руки.

Они стояли всю ночь, не смыкая глаз.

У ворот находилась также стража из гарнизона, но это выглядело теперь совершенно излишним; их ставка была не столь велика, а дееспособное население Булони всю ночь не спускало глаз с мрачной тюрьмы, чтобы никто не смог убежать оттуда ни через окно, ни через стену.

И при всем этом они хранили гробовое молчание, свято соблюдая мертвую тишину, которая нарушалась лишь монотонным хлопающим звуком пергамента на ветру. Луна же, которая, несмотря ни на что, продолжала распоряжаться собой по собственному усмотрению, блеснув напоследок ярким лучом, скрылась окончательно за наползающими тучами, погрузившими весь городок с его грязными стенами, солдатами и толпой в непроницаемую тьму.

И только фонарик все еще продолжал выхватывать кровавыми отблесками бьющийся на ветру пергамент. Время от времени кто-нибудь из толпы возникал в этом маленьком островке света, по-видимому желая еще и еще раз взглянуть на ужасную прокламацию. Свет фонаря освещал на мгновение темную или седую голову, а ветер уносил сорвавшийся с чьих-то губ вздох удивления или разочарования.

А порой и небольшие группки из трех-четырех человек молча разглядывали пергамент, тщетно пытаясь найти хотя бы какой-нибудь проблеск надежды в неожиданном повороте фразы; но и они только угрюмо переглядывались и вздыхали. После чего охранники с руганью расталкивали их прикладами байонетов, вновь прогоняя сумрачных и молчаливых людей в темную массу толпы.

Так стояли они час за часом, методично и размеренно отбиваемыми звоном со старой сторожевой башни. Стал накрапывать дождь, и липкая сырость пробирала придавленных усталостью людей до мозга костей.

Но они не обращали внимания на это.

– Мы не должны спать… Мы не должны проглядеть женщину.

Некоторые присели на корточки прямо на грязной дороге, кому-то посчастливилось опереться на скользкие мокрые стены.

Еще дважды до наступления ночи до них доносился все тот же громкий и веселый смех из распахнутого окна освещенной комнаты. Последний раз он даже затянулся, будто в ответ на хорошую и добрую шутку.

Еще через какое-то время распахнулись тяжелые ворота форта, и во внутренний двор вышло полдюжины гвардейцев. Хотя они и были одеты в форму гвардейцев городского гарнизона, однако явно отличались своим видом от обычных солдат, поскольку были, как на подбор, высокие и крепкие. Они сменили отсалютовавшую им стражу, которая тут же ушла.

Вместе с гвардейцами появилась небольшая гибкая фигурка человека, одетого во все черное, за исключением трехцветного шарфа.

Толпа уставилась на него с любопытством.

– Кто это? – спрашивали некоторые шепотом.

– Наверное, гражданин губернатор, – предполагали другие.

– Нет, это новый палач, – боязливо шептали третьи.

– Нет, нет, – зашипел Пьер-Максим – староста булонских рыбаков, большой авторитет в любом частном или общественном городском деле. – Нет, это приезжий из Парижа, друг Робеспьера. Теперь он устанавливает здесь все законы, и сам гражданин губернатор должен подчиняться ему. Это его указ о том, если баба сбежит…