Эдна О`Брайен - Деревенские девчонки

– Расскажи мне, как ты провела день.

– Купила школьную форму, а потом бродила по улицам. Вот и всё.

Вино было горьковатым. Я бы предпочла ему лимонад. После обеда я попросила мороженого, а мистер Джентльмен заказал себе белый сыр с зелёными прожилками плесени в нём. Он пах, совсем как носки Хикки, но не новые носки, которые я для него купила, а те старые, которые он хранил под своим матрацем.

– Всё было чудесно, – сказала я, отставляя свою тарелку на край стола, где официанту было бы её удобнее взять.

– Точно, – согласился он.

Я не понимала, был ли мистер Джентльмен чересчур застенчивым, или ему просто не хотелось говорить. Во всяком случае, застольной беседы у нас не получилось.

– Надо нам будет как-нибудь ещё пообедать вместе, – сказал он.

– Я уезжаю на следующей неделе, – ответила я.

– Уезжаешь в Америку? Паршиво, мы тогда никогда больше не увидимся.

Мне показалось, он думал, что это звучит забавно. Он выпил ещё вина; его глаза были очень большими и очень, очень печальными. Мы смотрели друг другу в глаза, пока я смогла это выдержать.

– Так ты говоришь, тебя ещё никто не целовал? – снова спросил он меня.

Он пристально рассматривал меня, но мне не было стыдно под его взглядом. Его взор то устремлялся мне прямо в глаза, то скользил по моему лицу и останавливался на моей шее. Моя шея. Она была снежно-белой, и её хорошо подчеркивало надетое на мне шёлковое платье с небольшим декольте. Платье было нежно-голубого цвета, по ткани были разбросаны узоры в виде то ли лепестков яблонь, то ли падающих снежинок. Во всяком случае, смотрелось оно на мне неплохо, особенно вместе с юбкой, украшенной множеством мелких блёсток, сверкавших во время ходьбы.

– Когда мы в следующий раз будем обедать, не крась губы, – попросил он. – Мне ты больше нравишься без косметики.

Кофе горчил. Я положила в него четыре кусочка сахара. Мы вышли из ресторана и пошли в кино. Перед сеансом он купил мне коробку шоколадных конфет, перевязанную ленточкой.

В кино я немного поплакала, потому что фильм оказался довольно грустным – история парня, оставившего свою девушку, так как ему надо было идти на войну. Он усмехнулся, увидев мои слёзы, и шёпотом предложил уйти из зала. Пробираясь передо мной по тёмному проходу, он взял меня за руку, а в вестибюле вытер мне слёзы и велел улыбнуться.

Когда мы возвращались домой, солнце ещё не село. Но дальние холмы уже заволокла синеватая дымка, а деревья у подножия холмов тонули в сиреневом тумане. Крестьяне собирали на лугах сено, а ребята валялись на только что поставленных копнах, грызли яблоки и швыряли друг в друга огрызки. Запах свежего сена, пряный и кружащий голову, заполнил машину.

Женщина в высоких сапогах вела домой коров на вечернюю дойку. Мы притормозили, чтобы дать ей перейти дорогу; и в этот момент я поймала брошенный им на меня взгляд. Мы улыбнулись друг другу, он снял одну руку с рулевого колеса и опустил её на складку моего голубого платья. Там её уже поджидала моя рука. Наши пальцы переплелись, всю оставшуюся дорогу мы так и ехали, отрываясь друг от друга только на крутых поворотах. Его рука, узкая и тонкая, была очень нежной. Волосы на ней не росли.

– Ты самая чудесная девушка, которую я когда-либо встречал, – произнёс он.

Больше он ничего не сказал, да и это было произнесено шёпотом. Много времени спустя, лёжа в кровати монастырской школы, я пыталась вспомнить, на самом деле он это сказал или же я всё это вообразила.

Когда я выходила из машины, он погладил меня по руке. Я поблагодарила его за чудесный день и взяла свои покупки с заднего сиденья. Он вздохнул, как будто хотел ещё что-то сказать, но тут к автомобилю подошла Бэйба, и он отстранился от меня.

Моя душа ликовала, очарованная тем, что до сих пор мне не приходилось испытывать. Это был самый счастливый день во всей моей жизни.

– До свидания, мистер Джентльмен, – попрощалась с ним я через окно машины.

В его улыбке было какое-то странное выражение, как будто он хотел сказать мне: «Не уходи». Но он не сказал этого, мой новый бог с лицом, словно вырезанным из белого мрамора, и глазами, заставлявшими меня жалеть каждую женщину, которая в них не смотрела.

– О чём это ты грезишь? – спросила Бэйба, а я, не ответив ей, вошла в дом.

– Я купила тебе подарок, – сказала я, но в моём сознании продолжало звучать: «Ты самая чудесная девушка, которую я когда-либо встречал». Это было подобно обладанию драгоценным камнем, и мне достаточно было только мысленно произнести эти слова, чтобы ощутить его, голубой, драгоценный, очаровательный… моя бессмертная, бессмертная песня.

Последний взгляд на свой родной дом я бросила сквозь струю дождя. Мы проехали рядом с калиткой, ведущей к нему, в автомобиле мистера Бреннана, а по полю перед домом гарцевала одинокая белая лошадь.

– До свидания, дом, – сказала я, протирая запотевшее автомобильное стекло, чтобы в последний раз взглянуть на поржавевшую металлическую калитку и аллею склонившихся под дождём деревьев.

Мой носовой платок промок от слёз. Я проплакала всё утро. Плакала, прощаясь с Хикки, с Молли, с Мэйзи у гостиницы; Бэйба плакала вместе со мной. Хотя мы с Бэйбой не разговаривали.

В машине между нами сидела Марта, а мы смотрели каждая в свою сторону, хотя и смотреть-то особенно было не на что – изогнутые под постоянными ветрами живые изгороди, грустные холмы и мокрые куры, сидящие, нахохлившись, на заборах.

Мой отец, устроившись на переднем сиденье, разговаривал с мистером Бреннаном.

– А у вас неплохой автомобиль, сэр. Сколько он расходует горючего? – спросил он.

Он называл мистера Бреннана «док» и закурил одновременно две сигареты. Одну из них он протянул мистеру Бреннану.

– Прошу вас, док.

Мистер Бреннан невнятно поблагодарил его. К отцу по имени он старался не обращаться.

Марта назло ему закурила сигарету самостоятельно. На отца впечатления это не произвело. Он не обращал внимания на женщин.

Я забеспокоилась, не забыла ли я что-нибудь, и перебрала содержимое своей сумки. Мне хотелось удостовериться, что я захватила все мелочи и что на всём моём белье есть бирки с моей фамилией. У Бэйбы были бирки с напечатанной её фамилией, сделанные в Дублине, а я написала свою на полосках белой ленточки и пришила её ко всем своим вещам. Шить я ненавидела, так что большую часть этой работы пришлось проделать Молли, а я подарила ей за это два маминых платья. В моём дорожном саквояже лежали пирог и две баночки с мёдом, которые мне дала на дорогу миссис Туохи, а подаренная Джеком Холландом перьевая авторучка красовалась в нагрудном кармане форменного платья. В саквояже лежал ещё и кукольный чайный сервиз. Все его маленькие чашки и блюдца были завернуты в отдельные бумажные салфетки, а чайничек и сахарница обложены соломкой. Эту соломку я извлекла из нижнего ряда той коробки конфет, которую мне подарил мистер Джентльмен. В нижнем ряду конфет почти не было, и основное пространство заполняла соломка. Я было хотела написать благодарственное письмо па конфетную фабрику, потому что в коробку была вложена бумажка, а на ней напечатано, что покупатель может вернуть конфеты, если они ему не понравятся, но в конце концов я так и не собралась это сделать.