Эдна О`Брайен - Деревенские девчонки

Кукольный чайный сервиз был единственной вещью, которую я взяла с собой из дому. Он всегда мне нравился. Я любила сидеть перед горкой, где он стоял, и смотреть на него; особенно красиво он смотрелся в лучах заходящего солнца. Он был сделан из бледно-голубого фарфора, который выглядел очень нежным и хрупким. Я хочу сказать, более хрупким, чем обычный фарфор. Мама подарила мне его на то Рождество, во время которого я обнаружила, что Деда Мороза не существует. Во всяком случае, накануне Рождества Бэйба сказала мне, что я совершенная дура, если до сих пор верю в Деда Мороза, потому что любой идиот знает, что на самом деле это просто переодетые твои собственные отец или мать. Когда моя мама подарила мне чайный сервиз, я спросила её, можно ли мне поставить его в горку для фарфоровой посуды. Я никогда не играла с игрушками, как другие дети, не ломала и не разбирала их. У меня был пять кукол, и все без единой царапины. Мама часто клала кусочек сахару в одну из маленьких чашек, чтобы сделать мне сюрприз; и каждый раз, когда у меня выпадал зуб, я тоже клала его на ночь в чашку, а утром находила в ней вместо зуба шестипенсовую монету. Мама говорила мне, что эти монетки оставляют феи, которые по ночам танцуют в комнате.

От этих воспоминаний слёзы снова навернулись у меня на глаза, и мой отец оглянулся на меня и сказал:

– Посмотреть на тебя, так можно подумать, что ты уезжаешь в Америку. Мы ведь будем приезжать к вам по субботам, не так ли, док?

Я едва удержалась, чтобы не сказать ему, что плачу отнюдь не из-за разлуки с ним.

Я готова была сказать ему: «Мне будет совершенно всё равно, если ты вообще не будешь навещать меня» или «Мне будет куда уютнее в монастырской школе, чем дома в сторожке у ворот, растапливая уголь в печке сырыми дровами и задыхаясь от перегара виски».

Но я ничего этого не сказала. Только попыталась успокоиться и перестать плакать, а то не хватит никаких запасных платков. Кстати, запасные платки были в коробке в ногах у Марты.

– Но вы просто должны помириться, – произнесла Марта.

Мы взглянули друг на друга, и Бэйба опустила веки, пока её ресницы не затрепетали на щеках. Длинные ресницы, подведённые чёрной краской.

– Отстань от меня, дрянь, – сказала она сквозь зубы и снова отвернулась.

Одетая в тёмно-синее гимназическое платье и тёмно-синий вязаный свитер, я напоминала самой себе ворону. Женщина в деревне, владелица вязальной машинки, сделала мне его в виде подарка. И вообще, после смерти мамы мне сделали много подарков. Думаю, потому что люди жалели меня. Ноги мои выглядели тоненькими и жалкими в чёрных хлопчатобумажных гольфах. И ещё они невыносимо зудели, потому что всё лето я пробегала без носков. Я вообще была слишком высока и худа для своих четырнадцати лет.

– Боже мой, да у тебя глисты, что ли, – сказала Бэйба в тот вечер, когда я впервые примерила свою гимназическую форму.

Её форма ей очень шла, она обтягивала все её выпуклости и формы. Её вьющиеся волосы были коротко пострижены, лицо загорело на солнце, она напоминала орех осенью, плотный и налитой.

– Да что, в конце концов, произошло между вами? – спросила Марта.

Никто из нас не ответил.

– Но в школе вам так или иначе придётся говорить. Там не будет больше никого, с кем вы можете поделиться мыслями, – рассудительно сказала она.

Она, разумеется, была права. В монастырской школе мы сможем надеяться только друг на друга.

– Мы никогда не будем разговаривать друг с другом, никогда в жизни, – твердила я про себя.

Бэйба разбила моё сердце, разрушила мою жизнь. И вот как она это сделала.

В тот день, когда я вернулась домой из Лимерика, у меня было радостное и беспечное настроение, я перебирала в памяти день, проведённый с мистером Джентльменом; улыбалась сама себе и сидя в кровати с ногами, подобранными под красную сатиновую перину.

– Что-то ты уж больно счастливая, – сказала Бэйба, раздеваясь на ночь и укладывая свою одежду на спинку стула. – Ложись быстрее, а то свеча уже почти догорела.

Она завидовала моему счастью.

– А я готова сидеть здесь всю ночь и мечтать, – медленно и, как мне казалось, драматично произнесла я.

– Боже, да ты просто ненормальная. И что же с тобой произошло?

– Влюбилась, – ответила я, безнадёжно махая рукой.

– И кто этот тип?

– Тебе не надо этого знать.

– Диклэн?

– Что за чушь, – ответила я, как будто Диклэн представлял из себя полнейшее ничтожество, которое я даже не удостаивала взглядом.

– Хикки?

– Нет, – ответила я, наслаждаясь ситуацией.

– Скажи же мне.

– Я не могу.

– Скажи мне, – сказала она, заправляя пижамную куртку в штаны. – Скажи или я тебя защекочу. – И она начала щекотать меня подмышками.

– Скажу. Скажу. Скажу. – Я готова сделать всё что угодно, только бы меня не щекотали.

И поэтому, придя в себя, я ей всё рассказала.

– Нет, этого не может быть. Ты врёшь.

– Вовсе нет. Он подарил мне коробку шоколада и повёл меня в кино. И он сказал мне, что я самая милая девушка, которую ему приходилось знавать. Он сказал, что у меня чудесные волосы, что мои глаза напоминают ему жемчужины, а кожа – персик, освещённый солнцем.

Ничего этого он, разумеется, не говорил, но я не могла уже остановиться.

– Ну давай, рассказывай, – теребила меня Бэйба. Она даже приоткрыла рот от восторга, изумления и зависти.

– Но только ты никому не говори, – спохватилась я, поскольку собиралась рассказать ей ещё немного про то, как он держал меня за руку.

И тут я вдруг заметила, как меняется выражение её глаз. Они сощурились, как у кошки, в них появился зелёный оттенок. Мне уже много раз приходилось видеть такое выражение, в поездах, на свадебных фотографиях, и всегда в таких случаях я мысленно говорила: «Бедняжке придётся пройти через всё это», поэтому я снова сказала:

– Но ты ведь никому не скажешь, Бэйба?

– Никому, – она замедлилась, – разве только миссис Джентльмен.

– Не говори никому, – взмолилась я.

– Никому, только миссис Джентльмен, и маме, и папе, да ещё твоему предку.

– Я всё это выдумала, – соврала я, – я никогда не встречалась с ним. Я просто дразнила тебя. Он всего лишь просто подвёз меня от Лимерика. Вот и всё.

– В самом деле? – она попыталась вопросительно приподнять бровь, но это у неё не получилось.

– Что ж, – продолжила она, задувая свечу, – завтра мама, папа и я приглашены на ужин к Джентльменам, и я упомяну об этом в разговоре с ним.

Я разделась в темноте, и, когда легла в постель, она натянула всё одеяло на свою сторону.

– Нет, нет, не говори с ним, – просила я, но она уже заснула под мою мольбу.

Следующим вечером они ужинали у Джентльменов и вернулись домой на машине около полуночи. Я поджидала их у дверей залы.