Эдна О`Брайен - Девушка с зелеными глазами

– Знаете, каков предел его мечтаний? – сказал Саймон. – Пропустить стаканчик с кем-нибудь из Метро-Голдвин-Мэйер.

– Я думаю, что у вас устаревшая информация, – сказала я, чувствуя, что едва справляюсь со своими чувствами. Так бывает со мной всегда, когда я собираюсь сказать что-то очень важное. – Юджин говорит, что главное в работе это быть уверенным, что приносишь пользу людям и выполняешь свои обязанности пор отношению к обществу.

– Обязанности, ха-ха, – расхохотался Саймон и хохотал так долго, словно внутри его был какой-то заведенный на полную катушку механизм. – Лора упала бы в обморок от счастья, узнай она это! Да этому просто цены нет, какая классная пропаганда. Обязанности! Боже мой, Лора будет вне себя, когда приедет.

– Приедет?

– Да-а, а вы что, ничего об этом не знаете? Ну, наверное, она собирается сделать всем приятный сюрприз, потому что отплывает в Коб на следующей неделе. А почему бы вам не бросить лимончика мне в чай, мисс Брэди?

– Он вон там, – сказала я, показывая на вазу с фруктами.

Лимон потемнел, скорее всего, он засох, но мне было совершенно наплевать, ноги у меня дрожали из-за новости, которую я узнала.

– В старой постельке запылает пожар, когда она вернется! Вы ее когда-нибудь видели? Bay! – и он запел: – «О, дорогая, дорогая, не покидай меня сейчас в день нашей свадьбы…»

Я, конечно, видела ее, правда только на фотографии. У нее были короткие волосы и волевое лицо. Я смотрела фотографии Юджина однажды в его отсутствие. Он хранил их в закрытом ящике, но я поискала и, увидев, что один угол ковра немного оттопыривается, заглянула под него и обнаружила там ключ. Я открыла ящик, в котором оказалось очень много фотографий его дочери. На обратной стороне каждой из них была надпись, поясняющая то, что было изображено на фотографии, Например: «Детка есть хлеб с вареньем, сидя на высоком стуле». Мне вдруг стало не по себе и, чувствуя себя виноватой, я положила фотографии на место и подумала о том, когда у ребенка день рожденья и посылает ли Юджин ей подарки.

– Знаете ли, старина Харклифф слегка свихнут на ней, глубокая неприязнь долго держится, – сказал поэт Саймон, вторгаясь в мои размышления.

– Чай готов, – сказала я, не видя, как скорее отделаться от него.

Еще раньше он уверял меня, что пьет сырые куриные яйца, чтобы достичь особенной потенции:

– Ближе к природе и к маленьким пташкам, – расхохотался он.

– Чай готов, – еще раз напомнила я ему, заканчивая собирать поднос.

– Проворная девчонка, вот это мне нравится, проворная и умеет держать себя. Bay, умеет! Ты умная девушка. Я ведь поэт и кое-что смыслю в таких делах. После вас.

Он пропустил меня вперед, а сам пошел с подносом за мной.

– А у вас премиленький задик, – сказал он и, конечно же, мой высоченный каблук попал в прогрызанную крысами дыру в деревянном полу длинного темного коридора, ведущего в столовую.

– Ты принесла не тс чашки, – сказал мне Юджин, когда я стала разгружать поднос, – это кухонные.

– Сойдет, – сказала я, чувствуя, как заливаюсь краской.

– Нет, нет, нет, сейчас воскресенье, и у нас гости, полагается пить чай из лучших чашек, – сказал он полушутливо и, поставив чашки обратно, сам вынес поднос из столовой.

– Ну чего от нее ждать, – изрекла его мамаша, обращаясь к большому полену в камине, – деревенская девчонка, только от сохи.

Вздернув бороду, Саймон внимательно посмотрел на нас, то на одну, то на другую. Остальные гости потягивали свой портвейн, женщина улыбнулась, и по ее улыбке не было понятно, то ли она сожалеет о том, что происходит, то ли наоборот, одобряет.

– Присядь, дорогуша, – сказала она. Я ненавижу людей, которые называют меня «дорогуша».

– Прошу прощения, – сказала я и удалилась из комнаты. Я взяла пальто и вышла, чтобы спрятаться ото всех в саду.

Я ненавидела Юджина. Мне были противны его сила, гордость, самоуверенность. Мне хотелось, чтобы у него был какой-нибудь недостаток, уравнивающий хоть в какой-то мере со мной. Но за исключением его гордыни, никаких пороков у него не было. Это был человек-скала. Но тут вдруг я вспомнила один из его недостатков. Это был даже не недостаток, а отвратительная черта, свойственная ему. Я вспомнила, как он орал на меня, когда просил помочь ему с водным резервуаром. Мне надо было только открывать и закрывать кран по его команде. Я все делала правильно, но в один момент замешкалась и сделала все наоборот, облив его водой: «Ты, заторможенная идиотка, не можешь даже закрыть кран?! Тебе же сказано было «закрыть», «закрыть», а не открыть!» Ну что я могла сделать?! А потом все эти его хохмочки и приколки: «Бэйба, я собираюсь обзавестись гаремом, как ты смотришь на то, чтобы войти в него на правах любимой жены?», или «Перед тем как ввести Кэт в высший свет, мне придется изрядно попотеть, чтобы научить ее говорить по-английски», или «Поспешай по лесенке, шевели своими крестьянскими ножками». Я ненавидела его.

– Я ненавижу его, – сказала я птицам, которые собирались вить гнезда. Они издавали разные звуки, прочищая горлышки перед тем, как залиться трелями.

– Радуетесь? – горько сказала я, глядя на птиц и гадая, с кем сейчас Бэйба и встречается ли она еще с Тодом Мидом? Я думала или, точнее, старалась думать о других мужчинах, с которыми была знакома, но при сравнении с Юджином все они казались просто мальчишками. Вдруг я вспомнила, что он мне рассказывал, как в юности снимал пополам с одним парнем комнату в Лондоне, и каждую субботу каждый из них мыл свою половину пола. Мне это казалось чем-то ужасно неестественным. Я не могла себе представить, зачем нужна такая пунктуальность, зачем рисовать черту посредине комнаты на линолеуме, чтобы, не дай Бог, махнуть тряпкой по чужой территории. У меня в мозгу почему-то зазвучал голос Саймона, который спрашивал меня: «Не тяжело ли вам носить ваши груди?» – и протягивал мне пирожное с тарелки. Я вспомнила все, что он говорил мне про приезд Лоры, его гнусавый визгливый смех стоял у меня в ушах.

Я стояла так с глазами, полными слез, мечтая, чтобы он вышел ко мне.

– Он никогда не женится на тебе, – сказала Бэйба, и теперь я думала, что это правда, потому что он темная лошадка. Все плохое, только что восставшее в моей душе против него, вдруг поменялось на хорошее. И его угрюмость и несдержанность уступила место в моих воспоминаниях тому, сколь нежен он был со мной, как приносил мне тостики в постель и подкладывал мне под спину подушки, чтобы мне было удобнее читать. Меня на какое-то мгновение вдруг порадовала перспектива состариться и иссохнуть, чтобы ни один мужчина уже не смог терзать мое сердце.

Едва ушло солнце, я озябла. Он пришел за мной, когда уехали гости.

– Хочешь унизить меня при людях? – сказала я, когда он подошел и, наклонившись ко мне, погладил мои волосы и произнес слова извинений.