Дженис Лэйден - Нечаянная страсть

– Что ж, мисс, – пробормотал Финч. – Я… я дождусь, когда хозяин очухается, как вы выразились. И… надеюсь, что он не разнесет дом в щепки, поняв, чем я наполнил его бокал, – добавил он с натужной улыбкой.

– Благодарю вас, Финч. – Морайя проводила взглядом слугу, исчезнувшего в священных мужских апартаментах.

Глубоко вздохнув, она подобрала юбки и пошла прочь, испытывая облегчение оттого, что заручилась поддержкой Финча без лишних объяснений. Ей вовсе не хотелось настораживать ни его, ни кого бы то ни было в доме тем, чего она сама боялась больше всего. Предполагать, что на сей раз все гораздо хуже, чем раньше, ее заставляло не только затянувшееся недомогание отца, а утреннее посещение его кабинета. Даже в состоянии тяжелого опьянения в его не полностью замутненном сознании возникла ужасная мысль о самоубийстве. Дверца шкафчика с револьверами была полуоткрыта, и Морайя поняла, что отец чистил свой великолепной работы револьвер с инкрустированной перламутром рукояткой. Он делал это редко, и теперь, вспомнив об этом великолепном, но смертельно опасном оружии, Морайя вздрогнула.

Слава Богу, все револьверы оказались на месте, иначе она тут же помчалась бы в комнаты отца. Финч ужаснулся бы, увидев, как леди входит в апартаменты джентльмена, даже если этот джентльмен ее отец, но какое ей было дело до лакея. В конце концов, именно она печется о доме и об отце. Впрочем, теперь Морайя понимала, что рваться в те комнаты ей не следовало. Даже в этом состоянии отец удивленно пробормотал бы, что он не в себе, и попросил бы Финна выпроводить ее.

После завтрака Морайя как обычно быстро прошла в красивую малую столовую Уикема, обставленную изящной мебелью работы Томаса Чиппендейла. Шторы из индийского набивного ситца и обивка в темно-фиолетовых, бледно-желтых и розовых тонах делали ее особенно уютной. Мать Морайи декорировала эту комнату, едва выйдя замуж. Хотя после, смерти баронессы прошло уже много лет, Морайя изменила здесь только одно.

Ее очаровательная беспечная мать охотно пользовалась дамским письменным секретером на тонких ножках с золотой окантовкой, стоявшим в эркере, выходившем на солнечную сторону и всегда залитом светом. Но в отличие от матери Морайя сама правила аббатством и поэтому заменила секретер большим, удобным письменным столом красного дерева, с множеством выдвижных ящиков и перегороженных отделений для бумаг. К этому столу она сейчас и подошла, но, слишком встревоженная, не села, а обошла его, то касаясь чернильного прибора, то машинально играя разрезным ножом слоновой кости с затейливой резьбой, то перелистывая страницы словаря. Мысли теснились в ее голове. Порой, взглянув на свой темно-фиолетовый домашний халат, она задумывалась, не объединяла ли ее с матерью лишь приверженность к определенным цветам. Покойная баронесса, если не уезжала в Лондон, проводила целые дни полулежа на диване, принимая визитеров, или присаживалась к секретеру и писала короткие письма. Практичная, полная энергии Морайя не расслаблялась, откинувшись на спинку дивана, как когда-то ее красавица мать, и не позволяла любимому, но лишенному деловой хватки отцу заниматься запущенным хозяйством и управлять поместьем.

Леди Кларисса Лэндон умерла, когда Морайе было двенадцать лет. Это трагическое событие заставило девочку быстро повзрослеть и вступить на путь, предназначенный ей судьбою. Поняв, что нужна сестренке, которая была всего тремя годами младше ее, Морайя заменила ей мать. Постепенно миссис Троттер передала домашние дела юной мисс Морайе, чтобы не обременять ими хозяина, а ее примеру последовал и степенный дворецкий Ривс. Вот так и получилось, что к пятнадцати годам все считали Морайю хозяйкой Уикемского аббатства. Не возражал против этого и ее отец, проводивший теперь все больше и больше времени в Лондоне.

Сметливая и наблюдательная, Морайя довольно скоро догадалась, что финансовые дела аббатства не слишком хороши. Еще при жизни матери она слышала, как шепчутся домочадцы о склонности отца к карточной игре, но тогда, разумеется, не понимала возможных последствий этого пристрастия. Однако по мере того, как на нее ложилась все большая ответственность за дом и за поместье, Морайя начала многое замечать. Отец часто уезжал и проводил в Лондоне по нескольку недель. Его отлучки не слишком огорчали Морайю, считавшую это необходимым для джентльмена. Точно так же вел себя отец и при жизни матери. Между тем девочка не раз обращала внимание на то, как возмущает миссис Троттер исчезновение из дома некоторых вещей: то картины с привычного места на стене, то нескольких дорогах старинных фарфоровых статуэток. Морайя пыталась задавать вопросы, но Ривс и миссис Троттер хранили молчание. Когда же она заговорила об этом с агентом по недвижимости мистером Торнтоном, того крайне шокировало, что юная леди заводит речь о столь низменной материи, как деньги. То, что ей приходилось ежедневно думать о них, ведя домашние дела, ничуть не смягчило его.

Она обратилась за разъяснениями к добрейшему престарелому мистеру Фэйрли, семейному поверенному. Ее отец, одержимый карточной игрой, годами проматывал фамильное состояние. Зная об этом, Кларисса Лэндон отказалась от бесплодных попыток изменить мужа. Вероятно, сделать этого не мог никто, и уж, разумеется, не томная баронесса, обожавшая своего эффектного добродушного супруга и всегда находившая оправдание его поступкам. Мистер Фэйрли с надеждой посмотрел на Морайю, думая о том, удастся ли ей отучить отца от его разорительной склонности.

Несмотря на молодость, девятнадцатилетняя Морайя с горечью осознала, что ее отец никогда не одумается. Что бы она ни делала, ей ничего не добиться. Морайя поставила на нем крест, но ее по-прежнему приводила в ярость безответственность отца. Он ставил под угрозу будущее дочерей, прислуги, всех, кто зависел от благоденствия поместья. Но в душе Морайя ощущала лишь жалость к человеку, одержимому навязчивой идеей и идущему по пути, который вел к неминуемой катастрофе. Жалость и глубокую любовь, ибо ее с отцом всегда связывала нежная дружба.

После доверительного разговора с мистером Фэйрли Морайя осознала: придет день, когда отец разорит их. Пока он не допускает и мысли об этом, но все так и произойдет. В один печальный день он вернется из Лондона, и ему уже не поможет продажа картин, лошадей и драгоценностей.

Морайе очень не хватало матери, хотя в последние два года она нередко думала, что унесшая Клариссу инфлюэнца была лучшим выходом для нее. Баронесса не перенесла бы того, к чему, как понимала Морайя, неминуемо шли Лэндоны. Мать привыкла к тому, что ее окружает множество слуг, к разнообразию предметов роскоши. Баронессу погубила бы необходимость покинуть Уикем, принадлежавший Лэндонам на протяжении нескольких веков.