Кэтлин Уинзор - Навеки твоя Эмбер. Том 2

– Одиннадцатый час прекрасной летней ночи, и все спокойно!

Брюса рвало еще дважды, и Эмбер подносила ему ведро, помогала сесть, закрывала грудь чистым белым полотенцем. Когда он пытался встать с постели, она силой укладывала его снова; она поднесла ему горшок и тут увидела большую красную опухоль в паху – это было начало бубонной чумы. Рухнула последняя надежда.

Ночь тянулась невероятно медленно.

Эмбер навела в комнате порядок и принесла свежей воды из большого бочонка, стоявшего в кухне, умыла лицо, почистила зубы, энергично расчесала волосы и выкатила из-под кровати низкую кушетку на колесиках. Она улеглась, но чувство вины продолжало преследовать ее: только она начинала погружаться в сон, как резко вздрагивала и просыпалась от мысли, что с Брюсом случилось что-то ужасное.

Но когда вставала и подходила к нему со свечой в руке, то видела, что Брюс лежит, как и раньше, беспокойно ворочается и бормочет неразборчиво, а лицо искажено гневом и отчаянием. Она не могла понять, в сознании он или нет, потому что, хотя глаза оставались приоткрытыми, он, казалось, не слышал ее, когда она к нему обращалась, и вообще не замечал ее присутствия. Порой среди ночи его потливость прекращалась, кожа становилась сухой и горячей, шея краснела, пульс учащался, дыхание становилось прерывистым, иногда он кашлял.

Часа в четыре начало светать, и Эмбер решила больше не ложиться, хотя глаза у нее щипало, а голова кружилась от усталости. Она надела сорочку, нижнюю юбку, туфли на высоком каблуке и платье, которое надевала накануне и которое без корсажа не могла застегнуть спереди. Она торопливо провела гребнем по волосам, сполоснула лицо, но не стала ни пудриться, ни приклеивать мушки. Ей впервые было безразлично, как она выглядит.

В комнате стоял тяжелый запах – все окна были закрыты. Эмбер не боялась прохлады, но она, как и многие, верила, что ночной воздух смертелен для заболевшего человека. Кроме того, она придерживалась деревенской приметы, что, если в доме есть больной, смерть не может проникнуть за порог, когда все двери и окна плотно закрыты и заперты. Дурной запах был очень сильным, Эмбер поняла это, только когда раскрыла дверь в гостиную и вдохнула свежего чистого воздуха. Тогда она разожгла в спальне камин и бросила туда пригоршню сушеных ароматных трав.

Потом заправила кушетку, на которой спала, и задвинула ее обратно под кровать. Брюс выглядел спокойнее, чем раньше. Эмбер вынесла помойное ведро и горшок, вылила содержимое во дворе. Затем вышла еще дважды и принесла свежей воды. Ей давно не приходилось заниматься простой домашней работой, и сейчас она подумала, как же это утомительно и тяжело.

Брюс по-прежнему мучился жаждой, и, хотя Эмбер подавала ему кружку за кружкой, жажда не проходила. Вскоре его вырвало этой водой. Его рвало снова и снова, и с таким надрывом, что казалось, он изрыгнет собственные внутренности. И каждый раз после приступа рвоты он сильно потел, был измученным, почти терял сознание. Эмбер подставляла ему ведро, поддерживала за плечи и наблюдала за ним с ужасом и жалостью.

«Он может умереть! – думала она, держа миску у его подбородка. – Он может умереть, я знаю! О! Эта проклятая, мерзкая чума! Ну почему она обрушилась на нас! Почему он заразился? Почему именно он а не кто-нибудь другой!»

Вот он снова откинулся на подушки, лег на спину; и неожиданно для себя Эмбер прильнула к нему, потрогала его руки – мускулы были по-прежнему крепкими и твердыми под загорелой кожей. Эмбер заплакала, крепко сжимая его, словно стараясь не отдать его Смерти. Она повторяла его имя вперемешку с проклятиями и словами любви, ее рыдания становились все отчаяннее, пока не превратились почти в истерику.

Из этого приступа острой жалости к себе и исступленного отчаяния ее вернул к. реальности Брюс: он погладил ее по волосам и приподнял ее голову. Залитое слезами лицо, искаженное рыданиями и стыдом за сказанные слова…

– Эмбер…

Его язык распух так, что еле умещался во рту, его покрывал толстый слой беловатого налета, края оставались красными и блестящими. Взгляд был тусклым, однако было заметно, что впервые за прошедшие часы он узнал ее и сейчас старался собраться с мыслями и высказать их.

– Эмбер… почему… почему ты не уехала? Эмбер взглянула на него, как. загнанное животное.

– Я уезжаю, Брюс. Уезжаю. Я уже уезжаю.

Она сделала движение руками, но сдвинуться с места не могла.

Он отпустил ее волосы, глубоко вздохнул и откинул голову.

– Да хранит тебя Господь. Иди же, пока… – Слова едва можно было разобрать. Он почти затих, хотя продолжал тихо бормотать.

Эмбер медленно и осторожно отодвинулась, ее охватил страх, ибо она слышала немало историй о том, что больные чумой сходят с ума. Ее прошиб пот облегчения, когда наконец она встала на ноги и оказалась вне его досягаемости. Но слезы прекратились, и Эмбер осознала, что, если она хочет хоть чем-то помочь Брюсу, ей надо держать себя в руках, делать все, чтобы облегчить его страдания, и молиться Богу, чтобы он не умер.

Эмбер снова решительно взялась за работу.

Она умыла лицо и руки Брюсу, расчесала ему волосы – он был без парика, когда она встретила его на пристани, – разгладила простыни и положила свежий холодный компресс ему на лоб. От жара у него запеклись и начали растрескиваться губы, и Эмбер смазала их жиром. Потом принесла чистые полотенца, собрала грязную одежду в большой мешок, хотя знала, что никакая прачка не станет это стирать, если узнает, что в доме чума. Все это время она не спускала глаз с Брюса, старалась понять его бормотанье и предугадать каждое желание.

Часов около шести улицы начали оживать. В доме напротив приказчик опустил ставни на окнах своей галантерейной лавки, прогромыхала коляска, послышался знакомый призыв: «Молоко, кому молоко?»

Эмбер распахнула окно.

– Подождите! Мне нужно молоко! – Она взглянула на Брюса, схватила несколько монет с туалетного столика и бросилась на кухню за кувшином, потом торопливо спустилась по лестнице. – Налейте мне галлон, пожалуйста.

Девушка-молочница, розовощекая и пышущая здоровьем, была одной из тех, кто ежедневно приходил из деревни Финзбери или Кларкенуэлл. Она улыбнулась Эмбер, сняла коромысло с плеч, чтобы налить молока.

– Сегодня опять будет жаркий денек, как пить дать, – завела она дружелюбный разговор.

Эмбер прислушивалась к звукам из спальни – она оставила окно чуть приоткрытым – и ответила рассеянным кивком. В этот момент раздался мощный низкий удар колокола. Это был похоронный звон, он прозвучал трижды: где-то в ближайшем приходе умирал человек, и те, кто слышал колокол, молились за его душу. Эмбер и молочница обменялись взглядами, закрыли глаза и пробормотали молитву.