Жюльетта Бенцони - Язон четырех морей

– Скажите, Аркадиус, есть ли какие-нибудь новости об Аделаиде?

– Никаких, – пожав плечами, ответил Жоливаль. – Театр пигмеев в настоящий момент закрыт, и я могу только сказать, что он перебрался… на воды Экс-Ляшапель. Я предполагаю, что она там.

– Какая глупость! Хотя это ее дело! А…

Марианна слегка заколебалась, затем продолжала:

– …а Язон?

– Еще меньше новостей, – невозмутимо ответил Аркадиус. – Он должен был отправиться в Америку, и ваше письмо, без сомнения, еще ожидает его в Нанте.

– Ах, так!..

Это было как легкий вздох, неуловимое восклицание, настолько краткое, что невозможно было определить в нем какое-то чувство, однако оно шло из самого стесненного сердца. Конечно, оставленное у Паттерсона письмо теперь не имело никакого значения, конечно, жребий брошен, и ставок больше нет, и к прошлому нет возврата, но недели несбывшихся надежд не прошли без следа. Марианна обнаружила, что море необъятно, а корабль в нем – всего лишь пылинка, что ее крик о помощи ушел в бесконечность, а в бесконечности нет эха. Язон больше ничего не может сделать для нее… и, однако, медленно поднимаясь к своей комнате, Марианна ощутила прежнее желание вновь увидеть его. Может быть, потому, что завтра ей придется встретиться с гневом Наполеона, выдержать лицом к лицу с ним одну из тех изнуряющих баталий, в которых любовь делала ее такой уязвимой… Да, ей предстоит перенести тяжелое испытание. Однако это ее не особенно волновало. Ее мысли упорно возвращались к морю, вслед за кораблем, так и не зашедшим в Нант. Удивительной была та настойчивость, с которой память вызывала образ моряка! Словно сама юность Марианны, наполненная безрассудными мечтами и неистребимой жаждой приключений, слилась с ним, бесшабашным авантюристом, чтобы отвергнуть настоящее и начать жизнь заново.

Однако время приключений прошло. Слушая покрывавший все звуки арии Моцарта и доносившийся через открытые окна шум голосов, новоиспеченная княгиня подумала, что это прелюдия к совершенно иной жизни, жизни взрослой женщины, полной спокойствия, достойной того, чтобы ребенок смог ее разделить. Когда завтра она закончит объяснения с Императором, останется только предоставить дням течь своим чередом… и жить, как живут все! Увы!.. Если только, невзирая на свой брак, Наполеон не сохранит к ней достаточно любви, если только он снова не вынудит мать своего ребенка вернуться к беспросветной жизни, о которой она не могла думать без содрогания, если только Марианна не будет достаточно сильна, чтобы отказаться от человека, которого любила…

Четыре часа пробило на часах, вделанных в центральный фронтон дворца Сен-Клу, когда Марианна поднялась по построенной в прошлом веке парадной лестнице. Она чувствовала себя не в своей тарелке не столько из-за преследовавших ее любопытных взглядов придворных, сколько при мысли о том, что ее ожидает в этом незнакомом ей месте. Два с половиной месяца пролетело после драматической сцены в Тюильри, и сейчас она впервые с тех пор увидит «его». Этого было достаточно, чтобы вызвать дрожь в сердце.

В кратком примечании, присовокупленном к императорскому приглашению, указывалось, что при дворе, носящем в настоящее время траур по шведскому принцу, пышные наряды нежелательны и что ей надлежит появиться в «прямом платье» и «прическе фантази». Поэтому она выбрала платье из белого атласа, без шлейфа, с отделкой на широких рукавах, украшенное аграфом из золота с жемчугом, который подчеркивал ее тонкую талию. Ток из того ж материала с черными и белыми страусовыми перьями, спускавшимися вдоль шеи, прикрывал пышную темную шевелюру, а большой шарф из черного с золотом кашемира накрывал одно плечо и спускался по спине ниже поясницы. Серьги с жемчугом и золотые браслеты на белых перчатках завершали туалет, на который все женщины смотрели с восхищением и завистью. В этой части, впрочем, у Марианны не было причин для беспокойства. Она продумала каждую деталь, начиная с намеренной простоты платья, которая воздавала должное линиям ее ног, до отсутствия драгоценностей вокруг высокой гибкой шеи, чтобы не нарушать сочетание ее округлости с гармонией плеч. Вплоть до белоснежной оторочки платья и смелого декольте, позволяющего беспрепятственно любоваться золотистой кожей с теплым оттенком, к которому – Марианна хорошо это знала – Наполеон всегда был чувствителен. В плане физическом ее успех был полным, а красота безупречной. Оставался план духовный.

Из-за неожиданной близости этой встречи она почти не спала прошедшей ночью и имела достаточно времени подумать о своем поведении. В конце концов она пришла к выводу, что представиться в положении виновной было бы последней глупостью. Наполеон мог упрекнуть ее только за то, что она без его ведома постаралась обеспечить будущее их ребенка. И это будущее обеспечено с надлежащей роскошью. Она действовала с уверенностью в своей власти возлюбленной, решившей вернуть своего любимого, ибо ей надоели россказни о милующихся, как голубки, Наполеоне и Марии-Луизе. И так продолжалось до того момента, когда прошлой ночью Талейран с улыбкой старого распутника нашептал ей, что Император проводит большую часть своего времени если не в постели жены, то взаперти с нею.

– Каждое утро он присутствует при ее туалете, выбирает платья, драгоценности. Ему все кажется, что она недостаточно великолепно украшена! Увы, Марс превратился в Амура.

Марианна непоколебимо решила дать этой любовной войне другой оборот. Она слишком много вытерпела с тех пор, как брак был официально объявлен, слишком большие опустошения произвела в ней почти животная ревность, когда она представляла «их» ночи, в то время как «ее» тянулись бесконечно. Она чувствовала себя красивой, более красивой, чем «другая», и способной заставить потерять голову любого мужчину. Сегодня она решила победить. Это не Император, к кому она идет, это мужчина, которого она любой ценой хочет удержать. И может быть, из-за этого сердце ее билось так тяжело, когда она вошла в приемную второго этажа, где по традиции постоянно находились префект дворца и четыре придворные дамы Императрицы, когда Их Величество принимали.

Марианна знала, что сегодня встретит здесь г-жу де Монморанси и графиню де Перигор, которые накануне сказали ей об этом.

– Протокол требует, – добавила Доротея, – чтобы одна из фрейлин представила вас статс-даме и префекту дворца, прежде чем вас проводят в зал для представления. Префект, маркиз де Боссе, очаровательный человек, но статс-дама, герцогиня де Монтебелло, по моему мнению, ужасная ведьма. К несчастью, Императрица видит только ее, любит только ее и доверяет только ей, может быть, чтобы утешить ее за то злосчастное австрийское ядро, которое убило бедного Ланна. Я буду представлять вас ей, и при мне госпожа де Монтебелло станет поделикатней.