Жюльетта Бенцони - Во власти теней

– И что случилось после этого?

– Ничего. Сеньор Лоренцо встретил меня как старого друга, поселил сначала в Бадье, потом у тебя…

– У меня? – переспросила удивленная Фьора.

– У тебя осталась вилла во Фьезоле, которую сохранили для тебя Медичи. Мы часто говорили о тебе и, несмотря на то, что ты здесь пережила, всегда надеялись, что когда-нибудь ты сюда вернешься.

– Тамошние люди хорошо приняли тебя?

– Да. Тем более что недавно там была эпидемия холеры, и я многим помог. Но прошу тебя, расскажи о себе. Теперь я хочу услышать твою историю.

– А у тебя не было никаких видений про меня? Ведь ты мог видеть сквозь время и пространство!

– Да, иногда. Но обычно это было очень смутно, потому что ты была очень далека от меня. Но прошу тебя, рассказывай!

Их двоих, спрятавшихся в этом укромном уголке, теперь окружала полная тишина. Около ризницы осталось всего несколько человек, которые стояли у тяжелой двери и вполголоса переговаривались, похожие на волков, обсуждающих, как им напасть на очередную жертву. В приделе не было ни единого человека, только лучи яркого послеполуденного солнца. Фьора подошла и, облокотившись на балюстраду, с высоты своего убежища стала наблюдать жуткое зрелище брошенных на черном мраморе мертвых тел, лежащих в лужах запекшейся крови; тело Джулиано уже застыло в своих праздничных одеждах, а чуть дальше почти так же застыл юный кардинал, прикованный к подножию сверкающего креста, который он все еще держал обеими руками… Фьора тяжело вздохнула.

– До сегодняшнего дня, после которого, возможно, твой мир рухнет, у тебя был все-таки какой-то покой. А на моем пути были одни испытания, но, правда, была и радость: рождение моего маленького Филиппа.

В потухших глазах грека на некоторое время зажегся прежний огонь, и его лицо осветилось:

– Сын? У тебя есть сын? О боже, какая радость!

Опершись на балюстраду, Фьора старалась во всех подробностях вспомнить всю свою жизнь с тех пор, как под Нанси рухнуло могущество Карла Смелого, герцога Бургундского.

Когда она закончила, Деметриос не проронил ни слова; казалось, он превратился в каменное изваяние и походил на одного из древних мудрецов. Он вдруг показался ей таким далеким, что Фьора испугалась, наклонилась к нему и стала его изо всей силы трясти за рукав:

– Деметриос! Ты слышал, что я рассказала?

Он ничего не ответил, и его глаза по-прежнему смотрели вдаль, сквозь толстые стены Санта-Мария-дель-Фьоре.

– Да… Знаешь, Фьора, я не думаю, что твой супруг мертв…

Сердце молодой женщины почти перестало биться, горло сжалось, во рту пересохло:

– Что ты сказал?

По его телу прошла сильная дрожь и вывела его из состояния транса, в которое он незаметно впал. Он посмотрел на нее и слабо улыбнулся:

– Ты считаешь, что я сошел с ума?

– Нет. Я знаю, что ты можешь увидеть будущее, но, Деметриос, на этот раз ты ошибся! Филипп взошел на эшафот на глазах всего города, на тот же самый эшафот, на котором погибли мои отец и мать. Матье де Прам знал, о чем говорил, когда рассказывал мне о казни.

– Конечно, я видел поднятый меч… но я не видел крови.

С искренней печалью Фьора подумала, что Деметриос на самом деле очень постарел и что его такой еще недавно блестящий ум одряхлел так же, как и тело. Все это опасное прошлое, конечно, безвозвратно умерло, каким бы оно ни было полным жизни и страсти. Оно умерло вместе с Филиппом!

Бронзовый голос колокола все еще гремел над городом, были слышны крики, стук копыт, а затем огромный собор наполнился топотом солдатских сапог. Раздался голос, который заставил Фьору подбежать к балюстраде, а после нее и Деметриос медленно подошел и посмотрел вниз.

– Откройте, монсеньор! Это я, Савальо! Тебе больше нечего бояться: город в твоей власти!

Это и вправду был капитан гвардии Лоренцо во главе роты солдат, на доспехах которых была выбита красная лилия. Собор стал постепенно наполняться народом.

Бронзовая дверь открылась. При появлении Лоренцо Великолепного раздался вопль радости, от которого закачались бронзовые светильники. Под неожиданным напором толпы несколько стражников оказались отброшенными, тогда Савальо вынужден был прибегнуть к помощи копейщиков, чтобы спасти своего хозяина от смерти в жарких объятиях признательных горожан.

– Назад! – приказал он. – Все назад, или я применю оружие! Если вы не подчинитесь, значит, среди вас еще остались заговорщики. Тогда берегитесь!

Толпа отхлынула и образовала проход, в который вошел Лоренцо со своими друзьями, приветствуемый восторженными криками собравшихся. Неожиданно он остановился.

– Джулиано! – воскликнул Медичи. – Что сделали с моим братом?

– Вот он, монсеньор! – ответил Савальо и показал шпагой в направлении группы людей, которые в это время поднимали на плечи носилки, покрытые алой шелковой тканью, сорванной с одного из окон церкви.

Лоренцо быстро подошел к ним и одним движением снял покрывало:

– Я хочу, чтобы вся Флоренция видела собственными глазами, что с ним сделали! Поднимите его! Поднимите как можно выше, чтобы его смерть взывала к отмщенью до самых небес! Да восторжествует справедливость!

Все увидели обескровленный труп в праздничной одежде. От прекрасного Джулиано осталось только безжизненное тело, в котором кинжал оставил около сорока ран: так ненавидел его убийца. Когда печальное шествие уже собиралось покинуть церковь, Лоренцо еще раз остановил его.

– А где кардинал Риарио? – спросил он.

Савальо жестом показал, что он не знает, но тут мальчик в костюме певчего вышел из-за колонны и сказал:

– Священники из Дуомо забрали его, высокочтимый сеньор! Они нашли его полумертвым от страха позади алтаря и взяли с собой, чтобы привести в чувство. Он должен быть где-то там.

– Пускай кто-нибудь сходит за ним!

– Что ты с ним хочешь сделать? – спросил Полициано, наклонившись к плечу своего друга. – Почему бы не предоставить его собственной судьбе? Народ может просто разорвать его…

– Как раз этого я и хочу избежать. Толпа сейчас обозлена, она может сделать из него мученика, которого папа сразу канонизирует. Этот молокосос слишком ценный заложник, чтобы отдать его на растерзание толпе.

Когда Лоренцо кончил говорить, справа появилась еще одна группа людей, которая вызывала одновременно жалость и недоумение. Это был поддерживаемый с двух сторон маленькими толстенькими священниками юный кардинал. Несчастный, конечно, думал, что это пробил его последний час. Однако когда он увидел стоящего впереди всех Лоренцо Великолепного, то сразу постарался вернуть себе хотя бы немного достоинства.

– Я… я слишком взволнован этой кровью, которая пролилась в день Воскресения, и я не хотел бы… больше здесь оставаться! Я хочу уехать… немедленно!