Лора Бекитт - Роза на алтаре

Элиана смахнула слезу и погладила сестру по исхудавшей руке.

– Я не сержусь, Шарлотта, честное слово, нет! Шарлотта улыбнулась. Ее кожа казалась прозрачной, а глаза были распахнуты навстречу чему-то неведомому земным существам. И одновременно в ее облике появилась женственная мягкость, какой никогда не было раньше.

– Ты счастлива, – сказала она, – счастливые люди легко прощают других.

– А ты? Ты стала счастливой хоть ненадолго?

Элиана услышала легкий вздох, похожий на шорох листьев в осеннем парке.

– Я попыталась. Но было слишком поздно. Так ты возьмешь мою девочку?

– Конечно. Как мне ее назвать?

– Каким-нибудь красивым именем! Ты сама решишь, рассказывать ей обо мне или нет, когда она подрастет. И еще я хочу попросить тебя: иногда навещай Поля! Возможно, ему будет тяжело одному.

– Разумеется. Я обещаю тебе.

– Элиана! – Шарлотта помедлила. – Особняк наших родителей в Маре… Мы смогли его выкупить. Переезжай туда. Отныне он принадлежит тебе и твоим детям.

Элиана закрыла глаза. Родительский особняк – оплот воспоминаний, обиталище странной, будто разлитой в атмосфере грусти, приют едва различимых, похожих на вздохи звуков и загадочных полутеней. Наверное, время в этом доме течет по-особому, там нет настоящего, зато прошлое не сходит со сцены; его присутствие чувствуется во всем: по комнатам скользят тени ушедших жизней, под потолком раздаются звуки произнесенных когда-то слов, и даже свет кажется необычным – обманчивым, приглушенным, исходящим из невидимого глазу источника. Реальность покинула эти стены, в них навек воцарились сны.

Но возможно, дом оживет, когда в нем зазвучат голоса детей! Ведь, так или иначе, жизнь продолжается.

Элиана еще немного поговорила с Шарлоттой и вышла, уступив место Максимилиану. Шарлотта хотела сказать нечто важное и ему.

Он осторожно переступил порог комнаты и встретил угасший взгляд женщины.

– Мне очень жаль, Шарлотта, – вымолвил он, не зная, что еще сказать.

– Сейчас не время для сожалений, Максимилиан! – Ее голос изменился, стал надтреснутым и тонким. – Признайтесь, вы удивлены тем, что я вас позвала?

– Нет. Ведь мы неплохо знаем друг друга.

Шарлотта сделала паузу, а затем произнесла с оттенком прежней насмешливости:

– Надеюсь, что так. А теперь обещайте мне не говорить Элиане о том, что я вам сейчас сообщу, по крайней мере, пока.

Максимилиан кивнул.

– Обещаю.

Шарлотта собралась с силами.

– Вам наверняка известно, что у Элианы трое детей? Так вот: второй ребенок, Адель, – ваша дочь.

Максимилиан молчал, затаив дыхание.

– Вам достаточно выяснить дату ее рождения или просто взглянуть на нее! Она не похожа на детей Бернара Флери, она похожа… на вас! Элиана сама призналась мне во всем, только мне и больше никому. Надеюсь, вы не думаете, что я стану лгать на смертном одре? Если хотите, я поклянусь на Библии.

– Нет, – негромко ответил Максимилиан, и женщине почудилось, будто она слышит стук его сердца. – Я вам верю.

– Элиана не хотела вам говорить, она думала, что вы ее разлюбили. Но ведь вы никогда ее не разлюбите, да? А еще я вам расскажу о вашей жене Софи. О Максимилиан! – она рассмеялась, и он заметил, что ее губы посинели. – Ради вас женщины готовы вогнать свою душу в ад! Впрочем, что такое душа? Говоря о ней, мы всегда представляем нечто воздушное, красивое. Если б мы могли узреть воочию все раны и шрамы, червоточины, которые оставляют на ней пороки, жизнь и судьба!

…Меньше чем через час она впала в сон и к полудню рассталась с жизнью.

Максимилиан произнес слова соболезнования, пообещал посодействовать в устройстве похорон и, извинившись, покинул дом – ему пора было ехать на службу. Он имел совершенно отсутствующий вид и казался погруженным в какие-то тяжкие думы.

Поль сидел в гостиной рядом с Элианой, сгорбившись и сжав голову руками, и по его белому лицу скользили тени от бегущих по оконным стеклам дождевых струй.

– У нее был такой уравновешенный характер. Она никогда ни на что не жаловалась, и я думал, она довольна своей жизнью.

Элиана вздохнула.

– Есть такое понятие – женское счастье. Но ты не должен себя винить, – поспешно добавила она. – Я уверена, ты дал ей все, что было в твоих силах.

Поль покачал поседевшей головой.

– Я привык к звуку ее шагов за стеною, к аромату ее духов. Моя жизнь! Пустое созерцание окружающего мира! Только присутствие Шарлотты и придавало ей какой-то смысл.

Он продолжал говорить, и Элиана его не перебивала. Она знала, что переживающие свое горе в молчании страдают вдвойне. Она, как и Поль, сожалела об ускользнувшем в вечность времени. Времени, когда еще можно было что-то переосмыслить и даже исправить. Она до сих пор не верила в случившееся, ей казалось: Шарлотта где-то здесь, между двух миров, она все видит и слышит их…

– Я буду оказывать вам денежную помощь. И, разумеется, после моей смерти все состояние достанется дочери Шарлотты.

– Думаю, в этом нет необходимости, – отвечала Элиана. – Но если ты пожелаешь навещать малютку, я буду очень рада.

Все последующие хлопоты отняли у нее остатки сил, и физических, и душевных. Элиана словно бы перестала быть самою собой; она утратила способность о чем-то размышлять, машинально совершала привычные действия, с трудом заставляла себя улыбаться детям, и это была странная неживая улыбка. Горе ушло глубоко внутрь ее существа, и взгляд женщины казался неподвижным, тяжелым, пустым.

На исходе третьего дня, в час, когда дети уже спали, в дверь постучали так же внезапно, как в то утро, когда приехал Поль, и Элиана поплелась открывать. Все это время она ждала. Кого или чего? Позднего избавления. Воплощения своих надежд. Посланника судьбы, откликнувшегося на зов его измученного сердца.

Открыв дверь, она тут же отступила и, зажмурившись, прислонилась к стене.

– Элиана! – Голос бы живой, настоящий, он тревожно окликал ее, и ей казалось: прошла целая вечность с тех пор, как она слышала его в последний раз.

Она ощутила слабость, но не изнуряющую, скорее приятную. Она находилась на грани обморока и почти не чувствовала рук обнявшего ее Бернара.

А он продолжал говорить, от волнения не узнавая собственного голоса:

– Я все знаю, любимая. Дезире прислала мне письмо, и я приехал, как только смог. Надеюсь, я не опоздал?

– Шарлотта умерла.

– Шарлотта?! Значит, я знаю не все.

Бернар слегка отстранился и смотрел в бесконечно родное и так сильно изменившееся лицо.

– Я был непростительно глуп, потому что все это время помнил только о собственной обиде и забывал о том, что тебе пришлось вынести. Ты должна немедленно лечь в постель, а я обо всем позабочусь. Ребенок в монастыре? Я съезжу за ним сам или попрошу Дезире. Больше между нами не будет никаких недомолвок – нас слишком многое связывает!