Оливия Уэдсли - Пламя

Она быстро подошла к нему и взяла его за руку.

– Не дотрагивайтесь до меня! – крикнул он запальчиво.

Она отшатнулась.

– И все это время вы лгали мне! Я вспоминаю, когда я говорил вам, что узнал, что Уайк жил здесь, вы спросили… вы спросили меня – с кем? Вы мне говорили, что всегда жили в Париже. Господи Боже, вы лгали мне с самого начала! Я думаю, что даже ваша любовь – такая же ложь. Вы хотели выйти замуж, я явился тем дураком, которого вы выбрали. Такого сорта женщинами, как вы, полон свет. И я верил вам.

Она присела на подушку, всхлипывая без слез, закрыв лицо руками. Он смотрел на нее.

– Я бы уничтожил тебя тут же на месте! – сказал он сквозь зубы. Его лицо побагровело, вены налились кровью. – Вы смеялись надо мной, лгали мне, водили меня за нос!

Слезы стали падать меж ее пальцев. Он видел, как они лились. Он бросился к ее ногам.

– Я не знаю, что я говорю, что-то заставляет меня говорить, быть злым по отношению к тебе. Тони, я не могу отказаться от тебя. Я не могу выбросить тебя из моей жизни. Ты должна выйти за меня замуж. Мы никогда не будем говорить больше об этом. Я не могу жить без тебя. Скажи, что ты выйдешь за меня, Тони, Тони… – Он положил голову ей на грудь, и она чувствовала его слезы через кружево платья. Она обвила его руками и сидела, уставившись печальными глазами на дрожащие солнечные лучи снаружи. Наконец она заговорила:

– Я лгала вам прямо с самого начала – сперва относительно возраста. Я не хотела, чтобы вы меня считали старой. Мне на самом деле двадцать восемь лет. Потом я лгала вам относительно моей жизни – в этом я тоже лгала, но в одном я вам никогда не лгала: я любила вас. Если бы я вас не любила, я бы не могла сказать вам правду.

– Не будем никогда больше об этом вспоминать, – сказал он безжизненным голосом.

Она очень мягко отняла свои руки.

– Мы должны об этом поговорить, в том-то и дело. Я не могу выйти за вас замуж. Теперь не могу. То, что вы чувствуете ко мне, то, что вы, вернее сказать, чувствовали, – это не любовь; если бы вы любили, вы бы, вероятно, поняли не то, что было в те, прошлые годы, а поняли бы мою настоящую любовь к вам. Вы даже не поверили в нее. Я отдала вам все, что могла дать, после всего я предложила вам самое последнее – свою душу, а вы – вы швырнули мне мой дар в лицо. Из-за вас я бы вычеркнула из жизни свое прошлое, если бы я могла. Этого я не могла, но взамен прошлого я вам отдала свое будущее. Вы могли не знать всего до нашей свадьбы. Все это утро я боролась с собой, чтоб не сказать вам. Я не говорила, пока – пока вы не сказали, что любите меня так сильно. Тогда я почувствовала себя недостойной вас. И я должна была сказать.

Он встал на ноги и стоял лицом к лицу с ней.

– Вы меня обвиняете, – сказал он с горечью, – за то, что вы со мной так поступили. Чего же вы ждали? Что я вам буду признателен? Спасибо скажу?

Ее горящие глаза встретились с его глазами.

– Нет, я ждала от вас того, чего вы не в состоянии дать: понимания.

– Так что, в конце концов, я еще дурак, не правда ли? Это так, не правда ли? Ладно, я ухожу.

Он кинулся к двери.

Все, что в ее душе раньше трепетно билось для него, казалось, кричало: «Не уходи!» Ее губы произвели легкий звук.

– Вы звали?

Она покачала головой. Его глаза наполнились слезами страдания.

– Тони! – снова донеслось до нее, как шепот.

Она не подала знака. Он ушел.

Наконец, снова в Париже. Печально встретила ее пустая квартира. Жоржетта, очевидно, ушла. Старая прислуга не знала, когда она вернется, и не ждала мадам.

– Ладно, – ответила ей с равнодушным видом Тони.

Она уселась среди беспорядка неубранной гостиной. В ней было так же мрачно и неуютно, как в той комнате, которую она только что оставила. Она оставалась еще неделю в Италии после отъезда Гуго. Она была слишком измучена, чтобы сразу ехать на север.

Цветы в вазах потемнели и засохли. Она апатично вспомнила, что она – грязная с дороги и не в порядке. О, не все ли равно? Над камином висело зеркало. Она доплелась до него и с ужасом смотрела на себя. «Маленькая, постаревшая, некрасивая». Глаза тусклые, лицо вытянулось и похудело, губы побледнели. Платье было смятое и грязное, волосы покрыты пылью.

Она вернулась к креслу и снова в него села. Что вышло бы хорошего, если бы это продолжалось? Гуго в действительности никогда бы не простил ей. Их женитьба явилась бы жалкой пародией на настоящий брак с фальшивой страстью и фальшивой любовью. Это было уродливо, что они так ошиблись друг в друге. Она встала, бесцельно стала бродить по комнате, то смахивая пыль, то переставляя какое-нибудь украшение. Итак, она вернулась. Для нее оставалась еще ее работа.

Дверь открылась, и вошел де Солн. Он хромал сильнее обыкновенного.

Он принес букет цветов. Он положил их и направился к ней. Она покраснела, когда они встретились глазами.

– Итак, странница, наконец, вернулась!

– Как вы узнали, что я вернулась?

– Я не знал. Уже неделю, как я каждый вечер в это время заходил сюда справляться. Сегодня ваша старая Марта вместо вечного «нет, еще не приехала», сказала: «Ну да, вернулась». Вот таким образом я и пришел.

– Что случилось с вашей рукой? – она указала на повязку.

– Ничего. Вам ведь, верно, неуютно среди беспорядка этой неубранной комнаты?

– Мое настроение гармонирует с этим беспорядком, – с горечью ответила она.

Его темно-синие глаза упорно смотрели ей в лицо.

– Вы бы лучше рассказали мне, Тони.

– А вы не знаете?

Он слегка побледнел.

– Я немного догадывался, – сказал он очень мягко, – когда больше не было писем – после того первого, в котором было так много сказано.

– Лучше, чтобы вы все узнали, – сказала она глухим голосом. – Я обязана вам сказать. Бедный вы, с которым я так низко поступила.

– Вы не должны говорить этого, – резко ответил он.

Своими усталыми глазами она открыто смотрела ему в лицо.

– Я встретила этого человека, он был моложе меня, и я думаю, что можно было бы сказать, что мы сразу влюбились друг в друга. Он пробудил во мне то неудержимое нечто, которое имеется в каждом из нас. Мы должны были пожениться. Накануне свадьбы прибыло ваше письмо, сообщавшее мне об этой газетной «утке». Я не понимала, что вы под этим подразумевали, пока не увидела «Ла Вуа». До этого момента я никогда не думала о том, что должна рассказать Гуго о Роберте. Когда я поняла, я почувствовала, что не могу этого сделать. Я не могла потерять его. Но что-то, наконец, заставило меня решиться на это. Я сказала ему, и он ушел от меня. Вот и все.

Де Солн перестал разглаживать свою перчатку на колене, только лицо его нервно подергивалось.

– Итак, это все! – сказал он.

– Теперь вы знаете, что я за женщина. Я не писала вам, я не могла.