Марго Арнольд - Падший ангел

Снаружи его ждал враждебный мир. Хотя у него и были кое-какие друзья и покровители, ссужавшие деньгами его начинания, но все духовенство вплоть до последней сутаны принимало его в штыки, и ему никак не удавалось найти новое пристанище. Он превратился в нищего бродячего священника, который странствовал между созданными им самим центрами. Но по мере того, как усиливались разруха и бедствия, вызванные войной, ему давали все меньше денег и все труднее было получить средства для этих центров. Один за другим они стали закрываться. Многие из его паствы хранили Джону верность до тех пор, пока, как я и предсказывала, могли хоть что-то получать от него. Когда же он не смог предложить им ничего, кроме духовной поддержки, растаяли как сон и они.

Нередко угрюмые и недоверчивые жители деревень, через которые он проходил, поколачивали его. Лицо Джона кривилось от боли, когда он рассказывал мне об этом, причем боль причиняли не сами брошенные в него камни, а именно тот факт, что они были брошены.

– Такое случалось и прежде, – успокаивающе сказала я, вспоминая раннюю историю христианства, – и так будет еще не раз, даже с такими прекрасными людьми, как вы.

– Я знаю, – ответил он, – но от этого боль не становится меньше.

Он был брошен на произвол судьбы, на попечение своего Бога, но даже после этого преследователи Джона не оставляли его в покое. Какое-то время он перебивался, отправляя службы и выступая в качестве репетитора в более или менее состоятельных семьях Вустершира, однако тот факт, что он являлся персоной нон грата среди своих коллег-священников, делал его пребывание в этих семьях напряженным и недолгим.

Под конец ворчание в адрес Джона Принса превратилось в негодующий рев. Он был обвинен в распространении ереси, и его враги добились наконец того, к чему так настойчиво стремились долгие годы – он был торжественно лишен сана. И именно тогда, когда Джон окончательно превратился в парию, он услышал о постигшей меня тяжелой утрате и решил идти ко мне. В моем мозгу сразу промелькнула мысль, что к этому наверняка приложил свою руку старый интриган Джереми. Тот факт, что Джон узнал о моем состоянии, на первый взгляд выглядел совершенно случайным, и, однако, он пришелся удивительно ко времени. Несомненно, Джереми побеспокоился о нас обоих.

– Но почему вы пришли? Что вам от меня нужно? – взволнованно спросила я.

– Не знаю, – просто ответил он. – Я чувствовал, что должен. Мой мир изгнал меня, а вы потеряли ваш. Мне показалось, что при том, как одиноки мы оба, нам удастся помочь друг другу.

В какой-то степени его слова являлись повторением моих собственных мыслей, но я все еще проявляла крайнюю осторожность.

– Вы, должно быть, понимаете, – медленно заговорила я, пытаясь поточнее выразиться и не обидеть никого из нас, – что я уже не та, какой была?

– Действительно, Элизабет? – Впервые он произнес мое имя. На его изможденном лице появилась улыбка. – Вряд ли вы так уж сильно изменились. Когда я впервые познакомился с вами в Солуорпе, вы хранили в своем сердце образ человека, который до сих пор остается там неизменным. Его не может изменить даже смерть. Тогда я был нужен вам не более, чем сейчас. Я был лишь устройством, которое, если угодно, можно назвать искушением. Но я никогда ничего не значил в вашей жизни и никогда не буду. Как я уже говорил, пропасть между нами слишком широка.

Я почувствовала некоторое облегчение и торопливо заговорила:

– Не вижу, что я могла бы сделать для вас, Джон. У меня нет ни связей, ни денег, чтобы помочь вам восстановить ваше положение.

– А я и не ожидал от вас этого. В конце концов, лишенный сана священник обладает весьма ограниченными возможностями. – Казалось, пища согрела Джона, и к нему стали возвращаться силы. – Сам не знаю, чего я ожидал, но вот пришел, как видите, как приблудный кот в надежде укрыться от дождя.

Я вздрогнула – его слова, словно эхо, повторили фразу, уже слышанную мною однажды: «Я твой муж, Элизабет, а не какой-нибудь приблудный кот, которого ты из жалости пустила в дом из-под дождя! Я не из породы приблудных котов!»

Да, Дэвид никогда не стал бы просить милостыню у порога чужого дома. Гордость и достоинство – вот что отличало его.

Глядя на Джона, я подумала, что в нем всегда чего-то не хватало. Может быть, яростный поход во имя Бога сделал его чем-то меньшим, нежели мужчина? А может, наоборот, именно мужская неполноценность и подвигнула его на этот яростный поход? Но вместе с тем и он, и Дэвид были очень хорошими людьми. Это не укладывалось у меня в голове.

Хотела ли я взять из-под дождя приблудного кота? Я подумала о череде одиноких дней, которые ожидали меня впереди. Джон мог бы стать той самой живой душой, с которой можно было перекинуться словом, просто побыть рядом. В моих глазах он действительно был приблудным котом, не более, но это все же лучше, чем ничего.

– У моего сына Артура уже есть репетитор, и вообще он скоро пойдет в школу.

Артур должен был отправиться в старую школу Эдгара в Винчестере.

– Но у меня есть еще дочь, Каролина, для которой я собиралась нанять гувернантку. Она еще очень маленькая, но если вы решите, что хотите и сможете ее учить, мы по крайней мере могли бы попробовать. Однако я не позволю, чтобы вы накачивали ее своими идеями.

В темных глазах Джона появилось облегчение.

– Это именно то, что мне нужно. В Спейхаузе я надеялся на защиту от жестокого мира, и теперь я с радостью стану рабом Каролины.

– А вот этого не советую, – сухо сказала я, – она и так уже чересчур избалована. Кстати, если вы почувствуете надобность, в Мэноре есть заброшенная семейная часовня. Уверена, что сквайр Спейхауз будет только рад, если вы станете использовать ее. К ней примыкают несколько комнат, предназначенных для священника. Я могу выделить вам кое-какую мебель, чтобы обставить их, пока из вашего жалованья вы не купите собственную.

– Это гораздо больше того, на что я рассчитывал, – пылко сказал Джон. – Что же касается денег, то они мне не нужны.

– Но это нелепо! – запротестовала я.

– Нет. Пища, крыша над головой и покой – вот все, что мне надо, – ответил он, радостно улыбаясь. – Остальное будет излишеством.

«И вправду, как кот», – подумала я и пожалела, что, погаснув, его огонь не оставил после себя даже золы.

Таким образом, с Мартой по правую руку и с Джоном Принсом по левую я стала растить детей и ждать того дня, когда ко мне вновь вернется надежда.

Потянулись серые утомительные годы. В 1820-м на острове Святой Елены умер одинокий человек. Я почувствовала его смерть, поскольку наши с Наполеоном жизни были неразрывно связаны и, в конце концов, между нами было много общего. При Ватерлоо он потерял свою империю, а я свой мир, и трудно сказать, какая из этих потерь оказалась страшнее. Я была сердита на него только за одно: ему удалось убежать от своей утраты гораздо быстрее, чем мне от моей.