Лиз Карлайл - Никогда не обманывай герцога

– Значит, уехал, да? – спросил Ротуэлл. – Подождите! Боже правый! Он уехал в моем фаэтоне?

– Ну… да, – ответил Гарет.

– Черт побери, Гарет! – Ротуэлл, не веря своим глазам, смотрел на Гарета. – И ты позволил ему взять мой фаэтон! А я собрался в деревню. Как, черт побери, я теперь доберусь туда?

– Ты можешь пойти пешком, – предложил ему Гарет. – И в этом случае сбережем мои ворота.

– Мне очень жаль, но если вы решили ссориться с лордом Ротуэллом, то вам придется подождать, – нежно промурлыкала Антония, беря Гарета под руку. – Я первая пришла сюда, и у меня есть о чем поспорить с вами.

Фыркнув, Ротуэлл отступил назад и, покачнувшись, повернулся к дверям.

– Уступаю, мадам.

Чувствуя, что у нее внутри все сжалось, Антония пригласила Гейбриела в оранжерею и, закрыв дверь перед любопытным взглядом лорда Ротуэлла, повела свою жертву к маленькому фонтану, окруженному декоративными пальмами. У Антонии было такое ощущение, словно ее голова все еще кружится от невероятных событий, произошедших в этот день. Но теперь она мыслила совершенно ясно. В действительности так бывало всегда, когда дело касалось Гейбриела. С самого первого раза что-то внутри ее тянулось к Гарету – к его силе, его внутренней доброте.

Его густые золотистые волосы отросли и спадали вперед, на глаза, казавшиеся усталыми и крайне встревоженными.

– Забавно, правда? – заговорила она, взяв Гейбриела за руку. – Как раз в тот момент, когда золотое яйцо почти оказалось у него в руках, Осборн зарезал курицу.

– Я склонен думать, Антония, что в конечном счете мы все получаем то, что заслужили, – мягко улыбнулся ей Гейбриел.

– Но ты же не думаешь, что заслужил все это, – вскинув подбородок, тихо возразила Антония.

– Что – все, дорогая?

– Дом. – Она кивнула в сторону парадного зала. – Землю. Герцогство. На самом деле я боялась, что сегодня утром ты предложишь Осборну забрать все это и повеситься, – наполовину в шутку сказала Антония.

– О, дорогая, на короткое мгновение такая мысль пришла мне в голову, – признался Гейбриел. – Но потом я понял…

– Что, Гейбриел? – Антония осторожно положила руку на лацкан его сюртука и придвинулась ближе. – Что ты понял?

– Я понял, Антония, – улыбнувшись, с некоторой грустью заметил Гейбриел, – что мужчину, который трудится день-деньской в конторе судоходной компании в Уоппинге, никогда не будут считать вполне подходящим для… тебя человеком.

Склонив голову набок, Антония несколько секунд смотрела на него светлыми голубыми глазами.

– Кто не будет считать? Неужели в этом случае чье-то мнение, кроме моего, имеет для тебя значение? Ты должен понять, Гейбриел, что я больше не собираюсь строить свою жизнь по чужим стандартам.

– Антония, ты можешь пожалеть о своем выборе, – тихо сказал Гейбриел, глядя на их соединенные руки. – Ты же знаешь, что я желаю тебе только счастья.

– И я тоже решила, Гейбриел, что буду счастливой, – прошептала она. – Я просто безумно хочу этого. Я слишком долго была несчастной, но теперь с этим покончено. Когда мы спорили в павильоне, я уже сказала тебе: на этот раз я намерена сражаться за свое счастье.

– Ты в этом уверена?

– А как ты думаешь? Я намерена получить столько счастья, сколько смогу.

– Антония, ты заслужила больше чем просто счастье. Теперь, когда у нас есть признание Осборна, твоя жизнь станет совершенно другой. Я не могу сделать реальными твои сказочные мечты или вернуть тебе потерянных детей, но у нас прекрасное начало – с тебя сняты все подозрения.

– Мне больше не нужны волшебные сказки, Гейбриел. Я хочу полноценной жизни и реальной любви.

Он нагнул голову и взял обе руки Антонии в свои.

– Антония, я знаю, что в прошлом делал много таких вещей, за которые… мне стыдно…

– О, Гейбриел, – перебила его Антония, и ее глаза стали светлыми от боли, – все совсем не так! Не ты делал, а с тобой делали. А это не одно и то же! Я говорю не только о… физических мучениях, которые ты был вынужден терпеть, но и о том, как обращались с тобой здесь – твой кузен и другие, о том, что ты остался без присмотра, о стыде, который тебя заставляли чувствовать. Это… разбивает мне сердце.

– Мы все делаем выбор, Антония. – Гейбриел посмотрел на нее с глубокой болью. – И я сделал выбор, о котором теперь жалею.

– Гейбриел, тринадцатилетние мальчики не могут сделать подобный выбор, – резко оборвала его Антония. – Они выбирают между тем, спрягать ли им латинские глаголы, отправиться ли бросать камешки по воде, бегать босиком по высокой траве или танцевать под дождем без шапки, или делать еще тысячу других глупостей, которые маленьким мальчикам запрещают делать. Но ты не выбирал себе побоев и… О Господи! – Она крепко зажмурилась.

– Ты не можешь даже произнести это, – прошептал Гейбриел. – Тебе противно.

Собравшись с силами, Антония заставила себя открыть глаза и посмотрела ему прямо в лицо.

– Да, я не могу даже произнести это, – глухо повторила она. – Но не ты это выбрал. Я не настолько слаба духом, Гейбриел, чтобы не могла понять разницу.

– Нет, Антония, ты не слабая, ты сильная! – с горячностью воскликнул Гейбриел. – У тебя был эмоциональный срыв – по вполне понятной причине. Но ты непременно восстановишься.

Антония начинала верить, что он прав.

– Было время, Гейбриел, когда меня считали выгодной партией – я была очень молода, наивна и ничего не знала о жестокости мира. Теперь ко мне вернулись уверенность и сила. Но все же бывают дни, когда мне кажется, что я уже не смогу стать хорошей женой. Доктора сказали, что со мной «плохо», и это звучит так, словно я больна. Но я не больна, а просто разбита на кусочки. И в самые мрачные свои дни я все еще боюсь, что никогда снова не буду целой.

Гейбриел улыбнулся:

– Быть может, Антония, для правильного человека ты из кусочков будешь лучше, чем кто-либо другой, целый и совершенный?

– О, Гейбриел! – с еще большей грустью выдохнула она. – Это так чудесно! Я знаю, что в твоей жизни был такой совершенный человек – задолго до меня – и из этого ничего не вышло. Мне хотелось сказать, что я сочувствую тебе, но… не жалею об этом. Я жадная. Я бы не отдала тебя обратно, даже если бы это было в моей власти. Я слишком люблю тебя, чтобы не быть эгоисткой.

Гейбриел привлек Антонию к себе и прижался щекой к ее щеке.

– Все совсем не так, Антония. Ничего подобного не было. То, что я чувствовал к Зи, – скорее, желание защитить ее. Мы оба росли в тяжелых, подчас нищенских условиях, и я чувствовал, что она не станет резко осуждать меня. И я боялся потерять единственную семью, которая была у меня. Но то, что я чувствую к тебе, Антония, не идет ни в какое сравнение и не поддается никаким объяснениям. Это любовь, от которой у меня останавливается дыхание, она приводит меня в благоговение.