Дмитрий Суслин - Роза в цепях

Солдаты уже бились с рабами. Звенели мечи, люди сталкивались щитами, с ненавистью глядя друг другу в глаза. У них было только два выбора: либо биться за жизнь, либо умереть. Разбившись на пары, словно гладиаторы в цирке, римские воины и восставшие рабы выбирали свой жребий, брошенный равнодушной судьбой. Пожар, подобно гигантскому факелу, освещал арену, на которой разыгрывалась карта жизни или смерти. Римлян было почти в три раза меньше, чем мятежников, штурмовавших военные арсеналы, тем не менее, они держались стойко. Даже раненые легионеры не выпускали из рук оружия. Они бились до последнего. Старый Люк дрался с двумя солдатами, из его горла вырывался прерывистый свист, глаза застилал пот. Но еще был силен. «Не так-то просто взять старика Люка», — хрипел бывший гладиатор когда очередные удары мечей обрушили на его щит. Одного воина он поразил в горло, и тот зажав рану рукой, с хрипом свалился на мостовую. Второй соперник бы искусен в бою, сражаясь с Люком, он убил уже пятерых рабов, пытавших помочь гладиатору. Но очередной выпад Люка застал легионера врасплох. Меч вошел сопернику в живот, обагрив клинок алой кровью. Со дат упал на спину, но оружие из рук не в пустил. Люк подошел к поверженном склонившись, попытался разглядеть е лицо. Оглянуться назад старик не успел Копье, брошенное в спину раба, пронзил его насквозь. И Люк, так и не увидел долгожданной свободы, упал на лежавшее перед ним тело. Римляне, теснимые надвигавшейся то пой рабов, отступали. Некоторые, скинув себя шлемы и панцири и оставшись пол нагими, с отчаянием смертников врывались в ряды наступавших. Убив двух-трех противников, легионеры замертво падал сраженные бесчисленными ударами м чей. Британец также бился обнаженным. Его мощная фигура, отливая бронзой в свет огня, мелькала то здесь, то там. Он подбадривал товарищей, и вступал в поединок сразу с несколькими троими.

Британец был неутомим. Не получив ни одной раны в сражении, он помогал тем воинам, которые уже не могли справиться с противником. С яростью обрушивался Британец на римских легионеров, стремительно проводя атаки.

Вскоре римские воины остались впятером. Они решили умереть достойно, все вместе. Когда окруженные и прижатые к стене, легионеры попытались разом напасть на мятежников, град ударов сразил их.

Тем временем воинские арсеналы были уже вскрыты, и новые бойцы выходили из складов, вооруженные остро отточенными мечами и облаченные в доспехи. Апполоний, вытирая ладонью потную шею, раз за разом поторапливал воинов. Лицо Муски было слегка бледным. Рана, полученная в первой стычке, хотя и была неглубока, тем не менее доставляла резкую боль при ходьбе. К Апполонию подошел Британец.

Глаза у обоих еще горели недавним сражением. Британец доложил командиру, что бой окончен, а Муска же лишь молча облизал пересохшие губы.

— Люк погиб, — Британец опустил глаза.

Апполоний, задумчиво глядя в сторону, произнес:

— Жалко! Хорошего солдата потеряли. Несколько секунд стояло молчание. Затем Муска спросил у Британца:

— У тебя есть кто-нибудь на примете, кто бы заменил Люка?

Собеседник, чуть помедлив, проговорил:

— Гарон. Парень хоть и молод, но не по годам умен. Я думаю, что он сможет стать достойным командиром.

Апполоний одобрительно кивнул и, отослав Британца, начал обходить неровные шеренги своих бойцов, придирчиво осматривая их и указывая на недостатки. Часть вытащенного из складов вооружения была погружена на повозки для того, чтобы снабдить оружием тех рабов, которые в дальнейшем присоединятся к мятежникам.

Близился рассвет. Время летело незаметно. Шум не стихал на улицах Капуи. В неистовстве стихии, называемой бунтом, выживал только тот, кто имел на плечах разумную голову и природную хитрость. На форуме собралась огромная толпа, чтобы послушать человека в лиловой тунике. Оратором был знаменитый на всю Капую пройдоха по имени Пизон. Он был клиентом у многих знатных господ, и умудрялся получать подачки в разных местах. Поговаривали даже, что Пизон был отпрыском древнего рода, но какого именно, никто не мог дать ответа. Весельчак и балагур, участник почти всех скандалов в городе.

Пизон и на этот раз, в час, когда Капуя стала гнездом мятежа, не терял самообладание. Что я вижу перед собой? — оратор, взор, бравшись на винную бочку, обращался к собравшимся. — На Форум пришли одни трудяги, а где же отцы города, сенатор Квинт и Публий? Что-то я здесь никого не вижу из господ. Может быть больны, может быть они заняты. Но не мешало бы им послушать нас. Вы думаете, мне не страшно. Да я пуще их боюсь. — Пизон попытался застучать зубами, тряся коленями и выпучив глаза. — Вот Валерий — молодчина. Такое зрелище нам устроил? Забавнее гладиаторских боев. И неужели мы, братцы, в поте лица добывающие себе хлеб на пропитание такие, будем безучастными зрителями в о разворачивающемся спектакле. Я не знаю как вы, но мне, ох, как хочется повеселиться в эту ночь. Некоторые, послушав пизоновскую болтовню, уходили прочь, оставшиеся же аплодисментами поддерживали оратора, время от времени выкрикивая: «Верно говоришь, кучерявый». — Пиэон, перевернем Капую вверх дном! и, — Хороша ночка, на утро матрона родит себе дочку! Оратор спрыгнул на землю, выхватил о факел из руки стоявшего рядом с ним мужчины, с оттопыренными ушами резво помчался в сторону квартала, где обитали капируанские богачи. За ним устремились и другие. Вряд ли можно назвать всех тех, слушал Пизона, работягами. Скорее, наоборот. Это были самые настоящие бездельники, чей удел — бродить по городским улицам в поисках какого-либо развлечения. Гладиаторские бои и почти ежедневные омовения в банях, кутежи по трактирам и лупанариям составляли не весь, но, по крайней мере, значительный пласт впечатлений, который они получали от жизни. Они презирали труд, и даже сам Юпитер не заставил бы их заняться каким-нибудь ремеслом.

Люмпены так были многочисленны в Капуе, не говоря уж о Риме, что с ними приходилось считаться. Они ненавидели не только тех, кто работает, но и тех, кто набит золотом, хотя каждый из пролетариев в глубине души молил богов о ниспослании ему богатства и знатности рода.

Мятеж, поднятый Титом Вецием Валерием, был воспринят капуанскими люмпенами как своего рода акт, дающий право на разбой и поимку своей удачи в этой жизни.

У торговой лавки купца Диодора бесновался народ. Рулоны шелковых тканей всевозможных окрасок были повалены на мостовой. Пизон обернутый в белую материю и, увенчанный венком из роз, сидел на подставленной спине купца, а тот, стоя на коленях, беззвучно рыдал.

— Что ты трясёшься, Диодор? Боишь, ся, что мы тебя обсчитаем? — Пиэон загоготал. — За все, что мы у тебя взяли, я сейчас заплачу. — Предводитель люмпенов встал и, помочившись на голову Диодора, произнес: — Ну вот! Теперь у тебя волосы будут расти лучше прежнего. Посуди сам, — поднимая указательным пальцем подбородок купца и равнодушно глядя в его заплаканные глаза, говорил Пиэон, — ты нас обсчитывал, обкрадывал на каждом шагу, а мы ведь на тебя не держим зла. Я израсходовал весь запас моего нектара на твою бесстолковую голову, но не вижу от тебя никакой признательности за ту цену, которую я уплатил за твои шелка.