Виктория Дал - Азарт и страсть

Казалось, ее груди стали на несколько размеров больше и выглядывали из корсета при каждом коротком вздохе.

– Ты не даешь себе воли, Эмма, – прошептал он. Слова щекотали ей ухо, она чувствовала его дыхание. Дрожь пробежала по шее, по груди и животу. – Приди ко мне. – Ее шея изогнулась, ища его рот. – Если придешь, Эмма, я могу дать тебе то, что ты хочешь. А возможно, даже больше, чем ты сможешь выдержать. Риск. Вот что тебе нравится, да? Играть с огнем. Что ж, давай поиграй со мной.

Она дрожала, именно так, как он хотел. Его дыхание стало теплее, ближе, его губы вот-вот должны были коснуться ее рта и не касались. Его рот прикоснулся к ее виску, и тогда он выдохнул тайное желание.

– Прикажи мне встать на колени, Эмма.

Она задохнулась и слепо ухватилась за ручку двери. Когда она выскользнула из его рук, Харт позволил ей уйти без единого слова.

Шутки и смех то и дело раздавались в толпе, окружавшей Эмму, и она заставила себя улыбнуться. Она старалась расслабиться в кресле, дарившем уют и комфорт, но ее тело протестовало. Каждую минуту она чувствовала себя прижатой к спинке сиденья, прямая спина ныла от напряжения.

Не помогло и то, что она выиграла третью партию в бильярд. Она представления не имела, как играть, и поэтому ей пришлось наблюдать и зависеть от других игроков. А она больше всего не любила зависеть от других.

Ерзая в своем кресле, Эмма провела рукой по тугому корсету. Движение привлекло внимание по крайней мере пары глаз. Шея покраснела от сознания собственной неловкости.

Она нахмурилась. Ей не надо было поворачиваться, она и без того знала, что он здесь. Стоит, прислонившись к стене, чувствуя на себе подобострастные взгляды людей, толпившихся поблизости, и уйдя в свои мысли.

Уйти к себе и лечь в постель? Нет, ей будет только хуже. И здесь тоже не для чего оставаться, потому что игра в бильярд превратилась в ожесточенный турнир, где женщине делать нечего. Правда, Сомерхарт не принимал участия. Он был выше этого. Выше. Ха.

«Прикажи мне встать на колени». Он целенаправленно возбуждает ее. Засев в ее сознании как заноза.

Лорд Марш, который уже вышел из игры, украдкой подошел к ее стулу и положил руку на высокую спинку.

– Леди Денмор, поздравляю вас. Фортуна снова повернулась к вам лицом.

– Мистер Джонс дал верный совет.

– Надежный щенок этот молодой человек.

Эмма молча смотрела на игроков. Ее тело ныло от бездействия, ей хотелось принять участие в игре. Казалось, это не так уж трудно. Но она знала, что игра на бильярде требует навыка и умения. Это не так просто, как кажется.

– Леди Денмор… – Марш придвинул голову ближе, хотя избегал проявления интимности, продолжая следить за игрой. – Я думаю, весьма справедливо предупредить вас – вы ведь новичок в нашем обществе, – что Сомерхарт известен как…

Слуга прервал его, и Маршу пришлось отодвинуться. Эмма не обратила внимания. К чему ей лишнее беспокойство? Ей хватает своего собственного.

– Миледи, – произнес дворецкий, протягивая ей письмо на серебряном подносе. Эмма удивленно оглянулась вокруг. И только потом поняла, что он обращается к ней.

– Это мне? – Как странно. Это, конечно, не предложение тайного свидания, чего можно было ожидать от кого-то из джентльменов, собравшихся здесь. Корявый почерк говорил, что письмо пришло из Лондона.

Слуга удалился, а она, немного растерявшись, продолжала смотреть на конверт. Никого не было за этими стенами, кто бы мог написать ей. Слишком рискованно открывать конверт здесь, в присутствии гостей. Эмма поднялась и направилась к дверям.

Она думала, что Сомерхарт идет за ней, и эта мысль заставила ее идти быстрее, а по спине побежали мурашки.

Эмма завернула за угол массивной лестницы и вдохнула пропитанный лимоном воздух. В детстве так пах ее дом, когда паркет натирали полиролью, но это было еще при жизни матери. Потом дом пропах табаком.

Быстро вскрыв конверт, она узнала почерк Бесс.

Ее пульс участился. Вор. Разбитое окно. Ничего не украли. Ничего не пропало. Какой странный вор. Или не вор вовсе.

Мэтью, будь он проклят! Это был он.

Что ей следует делать? Здесь, конечно, ничего. Она должна вернуться в Лондон и постараться переубедить его, но как?

Сердце ее бешено заколотилось. Ей нужно продержаться еще несколько недель. Если бы она могла убедить, умаслить его, пообещав, что вернется в Чешир и подумает о замужестве…

Или, может быть, пришло время сдаться? Если ее арестуют, все ее деньги уйдут на взятки и гонорары адвокатам. Но у нее их пока недостаточно. Зачем тогда рисковать всем, если она останется с тем же, что у нее было до приезда сюда? Тысяча фунтов поддержит ее в течение нескольких лет, но у нее нет ни ремесла, ни постоянного дохода и абсолютно нет намерения требовать помощи от других.

Но пока в ее руках недостаточная сумма.

Эмма смяла записку и, завернув за угол, пошла по главной лестнице. Мистер Джонс соберет ее деньги и сохранит их до того момента, когда она сможет забрать их. Она доверяла ему. Но она больше не может пользоваться его добротой. Если он узнает правду, то его реакция будет точно такой же жесткой, как любого другого джентльмена из тех, что окружают ее. Злость. Наказание. Они захотят поставить ее на место. У нее нет желания ждать, пока правда откроется.

Сложить вещи? На это уйдет не больше часа. Что ж, тогда она может поспать и успеет до рассвета собраться.

Никогда прежде Эмма не задумывалась над тем, как переменчиво время. Как минута может обернуться мгновением, а ночь тянуться неимоверно долго.

Этой ночью ожидание и страх снова и снова терзали ее душу, и время, казалось, остановилось. Она ощущала дрожь и усталость и не могла спать. Да и зачем? Кто знает, принесет ли сон облегчение? Хотя до рассвета оставалось еще несколько часов и она могла бы поспать часа четыре.

Она хотела, чтобы страх прошел. Страх рождал сомнения, а сомнение – худшее в этой игре.

Заключенная в пространстве комнаты, Эмма решала: то ли ей и дальше ворочаться на смятых простынях, то ли… Она предпочла подняться с постели и ходить из угла в угол, отчетливо печатая каждый шаг.

Ей не следовало вообще приезжать в Лондон. Что, если она потеряет все, включая собственную свободу? Так много сомнений…

Эмма зашагала быстрее, бездействие выводило ее из себя. Она должна что-то сделать.

Так много сожалений…

Может быть, ей следовало остаться в Чешире? Но Мэтью не желал мириться с ее отказом. Он стал таким агрессивным, таким несносным. И даже спустя месяцы после смерти дяди, Эмма, всякий раз проходя мимо дядиного дома, ощущала свою вину. Если бы она не ушла в ту ночь, если бы осталась дома, то могла бы спасти его, когда начался пожар…