Ширл Хенке - Упрямица

Николаса разбудил петушиный крик. Он поморгал ресницами, перекатился к краю широчайшего ложа и уселся, свесив ноги. Тонкий аромат лаванды еще исходил от смятых простыней и не выветрился также запах пота и семени, напоминавший о любовной ночи.

Но Мерседес ушла. Он воспринял ее отсутствие как потерю, что его самого удивило. Уснуть рядом с женщиной, с которой занимался любовью, – такого с ним раньше не бывало. Но ему хотелось именно спать с той, кого все считали его женой.

– Она моя жена! – произнес он вслух, вслушиваясь, как звучит эта фраза.

Может, он только старается убедить себя, что Мерседес принадлежит ему. Она принадлежала его брату, который подарил Нику свою супругу от щедрот своих и с легким сердцем, так же, как и своего коня. Лусеро не ценил Мерседес, но для Николаса она стала самым дорогим приобретением, что, вполне вероятно, не приведет ни к чему хорошему.

Фортунато согласился на заманчивое предложение Лусеро, чтобы стать хозяином Гран-Сангре и обрести респектабельность. Он хотел получить землю, но, если быть честным, он мечтал о признании его членом семьи и о возможности доказать, что может стать настоящим хозяином. Мерседес занимала ничтожное место в его планах, когда он принимал дар Лусе. «Пресная девственница», как ее описал братец, интересовала его не больше, чем пылкая развратница Инносенсия.

Но то было до его встречи с золотоволосой хозяйкой Гран-Сангре. Ник понял, как не прав был его сводный брат. «Впрочем, это неудивительно», – подумал он с грустью. Каким женщинам отдавал предпочтение Лусеро, ему было хорошо известно.

То, что Мерседес помимо красоты обладала еще умом и характером, явилось для Ника полной неожиданностью, а то, что он сразу воспылал желанием обладать ею, грозило ему многими неприятностями. Николас стал уязвим, увлекшись женщиной, которая имеет все причины ненавидеть человека, за которого он себя выдает.

«Действуй с оглядкой, старина! Не лезь напролом», – увещевал он себя.

Самую большую ошибку он совершит, если позволит ей догадаться, какую власть она имеет над ним. Лусеро было бы безразлично, осталась ли она в его постели или покинула супружеское ложе. Он уже балансировал на лезвии бритвы, проявив мягкость и терпение, соблазняя ее. Вторым рискованным поступком будет признание незаконного ребенка. Николас понимал, что решение его поселить девочку в Гран-Сангре – верх неосторожности, но он знал, что не может поступить иначе.

Он дернул шнур звонка, вызывая Бальтазара, и приготовился встретиться лицом к лицу с проблемами, которые сулило ему наступившее утро.

Купаясь и бреясь, Ник обдумывал, сказать ли Мерседес о Розалии или просто без всяких объяснений привезти девочку сюда вместе с нанятой в Эрмосильо какой-нибудь няней. Пренебрежение чувствами жены более бы соответствовало обычному поведению Лусеро. И все же, уже одевшись, он так и не решил, как ему поступить.

Вкрадчивое постукивание в дверь прервало его размышления. Вместо ожидаемого им слуги в комнату бочком вошел, словно прокрался, падре Сальвадор. Его бледно-голубые глаза сейчас злорадно поблескивали.

– Ваша мать немедленно требует вас к себе.

Николас изобразил удивление: – Перед мессой? Что за спешка? Видимо, дело действительно не терпит отлагательства.

Слишком сильно хворая, чтобы спускаться вниз к общей трапезе, донья София, однако, каждое утро с фанатизмом выстаивала мессу у себя в покоях.

– Заверяю вас, что именно так дело и обстоит, – подтвердил священник с ноткой угрозы в голосе и, не сказав больше ни слова, покинул спальню Лусеро.

При первом же стуке Ника горничная открыла дверь в покои сеньоры.

Донья София сидела, опираясь спиной на высоко взбитые подушки. Ее волосы были тщательно убраны, и прическу скрепляли черепаховые гребни. Она была бледна, как смерть, но выражение лица было решительным. Донья София жестом удалила прислугу и выждала, пока они не остались наедине.

Ник молчал, дожидаясь, чтобы она начала разговор первой.

– До меня дошли сведения, что у тебя возникла некая проблема. Я хочу, чтобы ты ее решил, не откладывая. – Ее голос напоминал шуршание сминаемой газетной бумаги.

– Я вижу, что вмешательство падре Сальвадора распространяется дальше, чем просто чтение писем, не ему адресованных.

– Он не стал бы взваливать на мои плечи подобную ношу и пощадил бы мои чувства, если б не знал, как ты пренебрежительно относишься к своему долгу и моральным устоям. Необходима некоторая сумма, чтобы ребенка приняли в монастырь Дуранго. У тебя есть деньги?

Несмотря на затрудненное дыхание, все слова произносила она с неожиданной твердостью.

– Я не собираюсь ничего платить, – коротко заявил Ник.

– Я так и думала, – она презрительно усмехнулась. – Я попрошу отца Сальвадора послать пожертвование в монастырь от твоего имени.

– Нет. Ты этого не сделаешь. Я не намерен ничего посылать потому, что не хочу, чтобы моя дочь росла в приюте и была обречена принять послушание. – Тебе следовало подумать об этом раньше, прежде чем ты уложил ее мать в свою постель.

– Зато сейчас я об этом подумал, – бросил Ник. – Розалия – моя дочь, и я поселю ее в Гран-Сангре.

Глаза доньи Софии готовы были вылезти из орбит. Ее спина выпрямилась, оторвавшись от подушек. Задыхаясь, она прохрипела:

– Не сошел ли ты с ума?

– К счастью, нет.

– Ты шутишь!

– Нет, я вполне серьезен.

– Ты не возражал, когда твой отец отправил эту потаскушку с ублюдком подальше от Гран-Сангре…

– Тогда у девочки была мать, – возразил Николас, не собираясь уступать в этом словесном поединке. – Теперь Розалия одна на свете.

– У ублюдков не бывает родни!

– Она наполовину Альварадо. У нее в жилах наша кровь.

Донья София не обратила внимания на жесткость его тона, на решительность и ледяное спокойствие, с которыми он отражал ее нападки. Она обрушила на него самый ядовитый упрек.

– Ты поступаешь так нарочно, чтобы посрамить свою жену и еще больше оттолкнуть ее от себя. Ты не желаешь иметь законного наследника. Ты игнорируешь свой священный долг перед семьей и еще больше настраиваешь против себя Мерседес.

– Твоя забота о моей супруге очень трогательна, – произнес он с саркастической усмешкой. – Но я сам разберусь с Мерседес.

– Так же, как ты разобрался со своими обязанностями по управлению Гран-Сангре? А до тебя – твой отец, который бросил все на произвол судьбы и довел нас до нищеты!

Она поджала губы, выражая тем самым величайшее презрение к обоим мужчинам, к живому и покойнику. В сыне она видела повторение его родителя и за это ненавидела его.

– Я вернулся как раз для того, чтобы взять на себя ответственность за судьбу Гран-Сангре и Мерседес. Будет лучше, если ты и твой проныра-исповедник не будете вмешиваться в мои дела.